Читаем Лжедимитрий полностью

— Не шучу я, друг мой. Земля, ведомо тебе из «Космографиона», кругла, аки яблоко. Так вот на сей стране яблока обитаем мы, — аки мухи ползаем по яблоку, а на той стране яблока — америкийские люди: и выходит, что их подошвы супротив наших подошв. Вот куда душа меня тянет, Тренюшка друг.

— А Настеньку Романову вытравил из души? — немного помолчав, спросил Треня.

— Не, не вытравить мне и могилой. С собой унёс её обличье кроткое — в сониях буду видеть её, я — не суженый для сей птички райской: я — ворон и сам занесу мои кости за тридевять земель. А ты что мыслишь с собой делать?

— Думаю взглянуть ещё раз на Ксению, а там опять понесу мою буйную голову на тихой Дон. Из монастырской кельи, всё едино что из тёмной могилы, ей уж нету другого выходу, как к Богу на небо. Ипатушка-иконник сказывал мне, что видел её на Беле-озере, во инокинях: из Оксиньи она стала старицей Ольгой... Пытала, сказывает Ипат, про Москву, про царя, про нас — и плакала, говорит. Эх, хоть одним глазком взглянуть бы на неё, да тогда и опять на Дон.

— Брось ты эту думу, Треня.

— Как бросить-то? Это не скорлупа орехова.

— Пойдём со мной — по сказке французина Якова Маргаритова: размычем наше горе по свету.

— Нет, Юша, не пойду я, не то я задумал.

— А что?

— Большое дело задумал я, Юша. Недаром мы с тобой книгу «Космографион» читывали. Видишь, Юша, тесно и душно на Москве, и мне тесно в ней стало. За чем я шёл сюда с Дону, того не нашёл — и Москва мне опостылела: тоска такая, что хоть руки на себя наложить, так впору. И замыслил я такое дело: есть у нас на Дону старый казак, Верзигой зовут, и был он в неволе у бусурман. Взяли его в подъезде ногайские татаровья годов двадцать тому назад, и продали его в кизылбашскую землю, а из кизылбашской земли торговые люди выторговали его и увели за реку Тигр и Ефрат, где был рай земной. А из-за Тигровой реки увели его торговые люди в индийскую землю за Гангову реку. И жил он в индийской земле лет с десять, а то и боле. А водятся в индийской земле слоны да пардусы, а живут индийские люди не подобным образом, и на слонах, аки на волах, ездят, строячи на слонах шатры, и в тех шатрах ездят. И золота в индийской земле видимо-невидимо, и овощ всякий, и зверь пушной. А царь в индийском царстве не один, а все царики, и у цариков промеж себя частое розратье бывает, и на слонах бои бывают. А индийское царство, супротив, сибирского царства богаче и люднее не в пример... Вот, я и думаю Юша: коли Ермак Тимофеевич с товарищи сибирское царство разгромил и подклонил, так для чего не разгромлю я с войском донским царство индийское? Пройти можно той дорогой, коей он из индийского царства вышел из полону: сперва идти на Волгу, а с Волги на Яик, а с Яика на Сыр да на Аму-реку, а с Сыр да Аму-реки степью на верблюдах да на конях степью, а там горами, а за горами и индийское царство живёт.

Отрепьев грустно слушал смелую фантазию своего друга и тихо качал головой.

— Что, Юша, качаешь головой? Не веришь?

— Верить-то верю, да несбыточное это дело, чтоб до индийской земли дойтить.

— Почто несбыточное? Али мы не читывали с тобой, как Александр, царь Македонский, в оную индийскую землю прошёл?

— Ты опять, Треня, за Александра Македонского.

— Что ж! И он был человек. А как покорю индийское царство, так тогда не стыдно будет и царскую дочь за себя взять. Тогда и возьму я из монастыря Ксению Борисовну, царевну, и будет она у меня индийской царицей, как Марина Юрьевна стала царицей московской и всея Русии. Вот тогда и приходи к нам в гости.

Отрепьев продолжал качать головой, с грустной улыбкой глядя на своего друга.

— Эх, Треня, Треня! Ты остался всё тем же, каким был: аки сокол, реешь думами по поднебесью, — и легче тебе оттого. Когда-то ты загадывал гроб Господень достать, как раньше того искал жар-птицу да царевну Несмеяну.

— Что ж, Юша, царевну-то я нашёл: чем Оксинья Борисовна не Несмеяна-царевна?

— Да ты-то, Треня, не царевич.

— Не царевич, а буду индийским царём!

Отрепьев встал и, положив руки на курчавую голову друга, тихо проговорил:

— Да ниспошлёт Господь Бог свою благодать на эту хорошую голову! Думай, Треня, об индийском царстве, ищи его, и ты обрящешь царствие Божие — душу свою соблюдеши в чистоте и в вере. Никогда в жизни не ищи малого, а ищи великого — и найдёшь великое.

— Буду искать, и Бог мне поможет найти, — сказал Треня, глубоко растроганный. — И ударю я тогда челом всем индийским царством царю московскому Димитрию Ивановичу всеа Русии.

Хотя мечтатели и сознавали смутно, что около Димитрия творится что-то неладное, однако они и не подозревали той глубины пропасти, которую успела тайно выкопать под их юным царём лопата лукавого Шуйского, а лопата эта под корень копала дерево, которое, казалось, пускало глубокие корни в московскую почву.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза