Лжедимитрий

— Он не в Самборе, моя милая, — старается остановить болтунью пани Тарлова. Она видела, что разговор этот производит неприятное впечатление на Марину. — От его воли зависит жизнь миллионов: он все сам должен решать в таком громадном царстве.

В это время доложили, что от царя прислан великий канцлер, дьяк Афанасий Иванович Власьев, видеть ее высочество, панну цезарину, и узнать о ее здоровье. Искры брызнули из глаз Марины, и она потупилась.

Власьев вошел, низко поклонился Марине и сказал:

— Наияснейшая и великая государыня цесаревна и великая княгиня Марина Юрьевна всеа Русии! Наияснейший и непобедимый самодержец великий государь Димитрий Иванович, Божиею милостию цесарь и великий князь всеа Русии, указал спросить тебя о здоровье и способно ли тебе будет принять великого государя на пару слов?

— Милостию Божиею я здорова и буду рада видеть государя, — коротко отвечала Марина, скрывая блеск глаз.

Власьев вышел. Урсула не вытерпела и захлопала от радости в ладоши, а пани Тарлова только покачала головою.

— Мы должны оставить панну цезаревну, — сказала она. — Мы не смеем здесь быть.

— Вот еще! — возражала Урсула. — Хоть бы в щелочку посмотреть, как он будет объясняться в любви. Ах, как смешно должно быть: в короне — и на коленях!

Они вышли. Марина осталась одна и нервно мяла в руках батистовый платок с гербом Мнишков… Царь не заставил себя ждать. Он вошел быстро и на мгновенье остановился. Как ни коротко было это мгновенье, но Марина успела скользнуть своими глазами по его глазам, которые напомнили ей не те глаза, что она видела когда-то у гнезда горлинки, а те, что смотрели на нее из-за голов алебардщиков и стрельцов. Ее поразил и костюм царя: красный бархатный опашень, усаженный жемчугом и опушенный соболем; из-под опашня виден был край бархатного кафтана, тоже залитого жемчугом, с двуглавыми орлами и коронами; в руке шапка с пером и блестящей запоной; красные бархатные же сапоги звякают золотыми подковками… Не он… не тот… Хоть все он же, тот же…

— Панна Марина-цезарина! Я исполнил свое обещание, данное панне у гнезда горлинки, — быстро проговорил он, подходя к девушке. — Я добыл престол моих предков моим мужеством. За панной цезариной очередь — исполнить свое слово.

— И я свое исполнила, государь: я отдала вам свою руку, — отвечала Марина, не глядя на него.

Что-то такое звучало в ее голосе, как будто что-то режущее, холодное, и Димитрий невольно отшатнулся. Широкие ноздри его расширились, как бы силясь забрать в грудь больше воздуха.

— Но, панна Марина, я имею, кажется, право надеяться на большее! — сказал он сдержанно.

— На что же, государь? — был ответ.

— На сердце панны Марины…

— Руку мою, ваше величество, вы завоевали мужеством. Недостаточно одного мужества, чтобы победить сердце женщины.

Словно гальванический ток прошел по телу Димитрия. Перо на шапке, которую он держал левою рукою, задрожало — ток через сердце прошел к оконечностям.

— Что же для этого нужно, панна Марина? — спросил он еще более сдержанно, еще тише.

— Сердце, такое же верное, как то, которое ваше величество желали бы победить.

— Такое сердце и бьется в моей груди, панна цезарина.

— Сердце женщины, ваше величество, прозорливее ума и сердца мужчины и царя…

Она говорила все это ровно, словно отчеканивая каждое свое серебряное слово. Это была уже не девочка, не та, что кормила горлинок рисовой кашкой. Это был какой-то мрамор — от него и веяло холодом.

— Панна цезарина, что с вами? Я не понимаю вас, — быстро заговорил Димитрий, стараясь взять девушку за руку, которую она отвела в сторону.

— Ваше величество! Можно управлять целыми царствами, когда подданные верны своему государю, но не так легко управлять сердцем женщины: там подданные должны быть верны государю, здесь государь должен быть верен тому, кого он желает иметь своим подданным— сердцу женщины и ей самой…

Димитрий догадался. Ему чувствовалось, что он краснеет — краснеет в первый раз в жизни. «Ксения… бедная… что-то она?»

— Панна Марина, на все мои письма вы не удостоили меня ни одним словом ответа. Я тосковал по вас… я гонца за гонцом гнал с письмами к вам, для вас я забывал управление моим государством… А вы не вспомнили обо мне ни разу.

— Вы этого не можете знать, ваше величество. Если бы я не помнила вас, я не была бы здесь.

— Марина! Звезда моя! — заговорил он страстно.

— Ваше величество говорили мне это и в Самборе, в парке…

— Я повторяю.

— Ничего в жиэни не повторяется.

Мрамор, гранит, пень какой-то, а не девушка! Нет, это — укушенная женщина, укушенная за сердце.

— Марина! Царица моя! И это — первое свиданье после целого года разлуки! Я не узнаю вас!

— Забыли… отвыкли…

Димитрий не выдержал. Он упал на колени, так что звякнули золотые подковки. Шапка с пером отлетела в сторону.

— Марина! Жизнь моя! Сердце мое! — и он схватил ее за край платья, припал к нему губами. — Ты моя! Я умру здесь…

— Встаньте, Димитрий, — я еще не царица, — говорила девушка несколько ласковее, поднимая его. — Коронованной голове неприлично быть у ног простой девушки.

Он хотел обнять ее — она отстранилась.