Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

– Естественно. Собственно говоря, может оказаться, что этот дворец отныне принадлежит вам – или, вероятнее, вашему кузену.

– Или Джону Летману?

Графтон метнул на меня пристальный взгляд:

– Как скажете. Он ей очень нравился.

– Еще одно из ее желаний быть экстравагантной?

– Ничего необычного. Но боюсь, во дворце не осталось ничего мало-мальски ценного. Если хотите разыскать среди общего хаоса вещицу-другую на память в качестве сувениров, то, как я уже сказал, вам предоставлена полная свобода действий.

– А если я захочу перстень, который носит Халида?

Похоже, Графтон удивился:

– Тот, что с гранатом? Хотите его взять? Да, ваша тетушка любила его больше других и носила день и ночь, но, насколько мне известно, она подарила его Халиде… гм, впрочем… может быть, Халида не станет возражать…

– Доктор Графтон, не думайте, пожалуйста, что я намереваюсь ворошить прах тетушки Гарриет, но этот перстень представляет собой, что называется, фамильную драгоценность, и семья будет добиваться его возвращения. Кроме того, тетушка давно обещала этот перстень мне. Если она собственноручно подарила его Халиде, значит она в самом деле тронулась рассудком, и ни один суд не признает за Халидой права на эту вещь.

– Перстень действительно такой ценный?

– Я ничего не смыслю в ценах на гранаты, – в мимолетном порыве искренности призналась я, – но, поверьте мне на слово, такой перстень не может быть подарком на память простой служанке, даже самой преданной. Он принадлежал моей прабабушке, и я хочу получить его обратно.

– Если так, значит вы его получите. Я поговорю с Халидой.

– Скажите, что я предложу ей взамен кое-какие другие подарки, или, может быть, во дворце осталось что-нибудь еще, что она хотела бы получить.

Я поставила чашку. Наступило молчание. Из ослепительной солнечной синевы за дверями в спальню с громким гулом влетел огромный жук. Сделав пару кругов по комнате, он вылетел обратно. Внезапно я почувствовала, что ужасно устала. Нить разговора начала ускользать. Я ему поверила… а если я ему верю, значит все остальное не имеет смысла?

– Хорошо, – сказала я. – Итак, мы подошли к рассказу о том, что произошло после тетушкиной смерти. Но прежде чем мы начнем, может быть, покажете мне ее могилу?

Графтон поднялся на ноги:

– Разумеется. Она похоронена в саду принца, как она и хотела.

Я вышла следом за ним в маленький дворик, миновала безводный фонтан, исчерченный косыми полосками света и тени, прошла между вазонами со спекшейся землей, где расцветают ранней весной ирисы и персидские тюльпаны. Из-за высокой наружной стены пышным каскадом ниспадали спутанные пряди белого жасмина, подле них благоуханным занавесом разрослись желтые розы. Вид был чудесный. В тени цветов лежал плоский белый камень без всякой резьбы, у его изголовья возвышался каменный тюрбан, венчающий обычно все мусульманские могилы.

С минуту я молча смотрела на этот камень.

– Это ее могила?

– Да.

– И никакого имени?

– Мы еще не успели поставить памятник.

– Вы не хуже меня знаете, что это могила мужчины.

Он встрепенулся, тотчас же подавив невольное движение, но я отпрянула, почувствовав, что мое тело напряглось, словно в ожидании удара. Все-таки передо мной стоял тот самый человек, который напал на меня в машине, человек, который вел со мной какую-то грязную игру и еще не раскрыл все козыри… Где-то, совсем неглубоко, под блестящей от пота кожей, позади маслянисто-черных глаз, таилось существо, ничуть не похожее на того спокойного, вежливого джентльмена, каким хотел казаться доктор Генри Графтон.

Однако когда он заговорил, в его голосе звучало лишь сдержанное изумление:

– О нет, ради бога, не подозревайте меня в чем-то дурном! Вы знаете, не можете не знать, что ваша тетушка одевалась как мужчина и всегда вела себя соответственно. Полагаю, это давало ей некоторую свободу, которой обычно не пользуются женщины в арабских странах. Когда она была моложе, арабы называли ее «принцем» за то, что она держала породистых лошадей, роскошный выезд, за мужскую манеру сидеть в седле. Незадолго до смерти она распорядилась, чтобы все, – Графтон обвел рукой могилу, – было сделано именно так. Это сочеталось с ее прижизненным образом.

Я молча разглядывала стройную колонну с резным тюрбаном на вершине. Почему-то этот символ смерти казался мне самым далеким, самым чуждым из всего, что я видела до сих пор. Мне припомнились кладбища возле церквей у меня на родине, покосившиеся, поросшие лишайником надгробия, раскидистые вязы, сумрачные тисы возле покойницкой, вороны, кружащие на ветру над высокой колокольней. А здесь на белесые раскаленные камни дождем оседали лепестки желтых роз. Из-под камня выскользнула ящерица, дернулась всем телом, глядя на нас, и стремительно юркнула прочь.

– «Недавно приобрела по соседству роскошный камень на могилу».

– Что? – переспросил Генри Графтон.

– Простите, я не сознавала, что говорила вслух. Вы правы, именно этого она и хотела. По крайней мере, она лежит рядом со своими друзьями.

– С какими друзьями?

– Ну, с теми, что похоронены в соседнем саду. Собаки. Я видела их могилы.