Луна и солнце

— Это заключенные, — пояснил Лоррен. — Военнопленные или убийцы.

— Не может быть!

— А кто еще стал бы терпеть подобное обращение? Душенька моя, его величество состязается, чтобы проиграть пари королю Якову. Тогда у Якова появятся деньги и он сможет прожить в Версале еще недельку-другую.

— Его величество очень великодушен, — сказала Мари-Жозеф.

Лоррен передвинул руку повыше, с лодыжки на икру.

Месье пристально смотрел на Лоррена. Ни глубокие тени, играющие в свете свечей, ни пудра и алмазные мушки на его лице не могли скрыть грусти. «Неужели между друзьями произошла размолвка?» — подумала Мари-Жозеф.

Галера пристала к искусственному острову, качающемуся на волнах при слиянии двух рукавов Большого канала. Свита английского короля разразилась радостными криками.

— Сегодня вы так прекрасны, — произнес Лоррен.

— Благодарю вас, сударь, — откликнулась Мари-Жозеф. — Этим я всецело обязана вам.

Она погладила павлинье перо, украшавшее ее кудри.

— У Оделетт не было времени меня причесывать. Ее вызвала к себе мадемуазель, а после этого ее услуги потребовались и Марии Моденской. Я так рада ее успеху! Но если бы не ваш павлин, мой убор…

— Счастливец этот павлин.

Он на мгновение закрыл глаза; его длинные ресницы тенью упали на щеки.

Гондольер, недурной тенор, взял высокую ноту и держал ее, пока нос гондолы не врезался в прибрежный песок. Мари-Жозеф зааплодировала; он поклонился. Лоррен бросил ему золотой. Пассажиры высадились на массивный дощатый настил и двинулись к центру острова. Лоррен подал руку Мари-Жозеф и помог ей выйти. Рядом, на галере, судорожно хватали ртом воздух гребцы, почти обнаженные, если не считать набедренных повязок и цепей. Тела их блестели от пота и крови. Лоррен поскорее провел Мари-Жозеф мимо них, чтобы ее слух не оскорбляли стоны, то и дело раздававшиеся, когда соленый пот попадал на воспаленные рубцы.

Перед гостями его величества предстало сказочное, завораживающее видение — лес тонких золотых арок и высоких шпилей. Тысячи свечей, словно бутоны, распускающиеся на хрустальных веточках, заливали всеми цветами радуги причудливые клумбы в форме снежных сугробов или венков. В благоуханном воздухе разносилась мелодия камерного оркестра. Остров был чудесен, а еще вчера он не существовал.

— Вы просто обязаны выпить вина, — настоял Лоррен.

У кромки острова скользили по воде феи и сильфиды с бокалами вина на подносах и с корзиночками сластей. Опоры острова, лежавшие непосредственно под гладью канала, служили мостками слугам в причудливых костюмах. Лоррен поднес Мари-Жозеф бокал вина:

— И какой же это? Третий? Четвертый?

— О сударь, я потеряла счет!

Они прошли через беседку, увитую зеленью. Их ноги утопали во мху, точно в мягком ковре. Лотта сорвала ягоду клубники с виноградной лозы, обвивающей решетку беседки, и откусила половину. Приоткрыв запятнанный сияющим алым соком ротик, она дала вторую половинку Мари-Жозеф, и та, вонзив в ягоду зубы, ощутила ее сладость. Лотта провела кончиком пальца по губам фрейлины.

— Ты почти не пользуешься пудрой и румянами, — сказала она. — Вот, теперь у тебя не такие бледные губы.

Она сорвала еще одну ягоду и дала ее матери. Мадам обняла дочь и проглотила клубничину. Лозы, вьюны и плющ в беседке были унизаны фруктами и сластями, висевшими на золотых нитях.

— Пойдемте, дорогой мой.

Месье взял Лоррена под руку с другой стороны. Лоррен наклонился и мимолетно поцеловал месье в губы.

— По слухам, наши друзья затевают игру в каком-то тайном павильоне.

Месье говорил тоном, который исключал любое участие Мари-Жозеф; его взор с беспокойством задержался на ее лице, а потом вернулся к Лоррену.

— Вы должны позволить мне отыграться после всего, что сотворили со мной вчера ночью.

— Играть в азартные игры с вами, месье, будет для меня истинным наслаждением, — с поклоном сказал Лоррен, отбросив все кокетство и тотчас сделавшись суховатым и церемонным.

Месье, его семейство и Мари-Жозеф, возглавляемые Лорреном, отправились приветствовать его величество. Король приблизился к ним, улыбаясь, сопровождаемый мадам де Ментенон, месье дю Мэном, мадам де Шартр и ее подругой мадемуазель д’Арманьяк. На голове у мадам де Шартр красовался высочайший фонтанж, однако мадемуазель д’Арманьяк, бросая вызов моде, зашла еще дальше, чем Мари-Жозеф: в ее прическе было закреплено подобие веера из павлиньих перьев.

Мари-Жозеф гадала, куда запропастился граф Люсьен. Всякий раз, видя его величество, она ожидала увидеть и графа Люсьена.

— Добрый вечер, братец, — произнес Людовик.

— Добрый вечер, сударь.

Месье и король улыбнулись друг другу, хотя, как всегда, неукоснительно придерживались самого церемонного этикета.

— Мадемуазель де ла Круа!

Король с нежностью помог встать Мари-Жозеф, присевшей в глубоком реверансе.

— Вы совершенная копия вашей покойной матушки! Ах, душенька, как же я рад, что теперь вы в безопасности, во Франции.

— Благодарю вас, ваше величество.

Она улыбнулась ему в ответ. Он лишился верхних зубов, но не утратил обаяния юности, а с годами обрел и утонченность. Он потрепал Мари-Жозеф по щеке.