Лукавый взор

Бовуар умолк, вздохнув, и Фрази на миг показалось, что этот короткий вздох был воистину его последним вздохом, однако вот бледные сухие губы опять шевельнулись, и Фрази склонилась к самому лицу умирающего, чтобы расслышать каждое его слово:

– Если бы твой настоящий отец не погиб и вернулся к Жюстине, он увез бы вас потом в Россию. Вся ваша и моя жизнь сложились бы иначе! Все сходится к России, Фрази… может быть, в том беда, что я безумно любил Жюстину, а она всю жизнь любила этого русского, может быть, в том беда, что вы все русские, а я нет, и Шарль нет… Я надеялся, что ты с годами станешь истинной француженкой, но нет: русская кровь неумолимо брала верх в твоем теле и в твоей душе. Наверное, нить русской судьбы сильнее и крепче всех тех нитей, что сплетаются с ней, – она рвет их, перерезает! Ты скоро останешься совсем одна, одна. Совсем одна, моя девочка! Найди себе друзей среди своих, Фрази. Только с ними ты сможешь быть счастлива. Благословляю тебя. Прощай, дитя мое! Жюстина, Жюстина… я иду к тебе… нет, рядом с тобой он, Дмитр-рий…

Короткое рыдание, последний вздох – и тишина.

Старая мельница Монморанси, 1832 год

…Спустя час Тоннер, привязанный к дереву на берегу небольшого ручейка, отдыхал после стремительной скачки, а Араго стоял перед старой мельницей с отрубленными крыльями и оглядывался по сторонам.

Да, это была единственная мельница в Монморанси, как и говорила Агнес. Вот только домика, в котором вроде бы обитала ее любопытная тетушка, поблизости не оказалось. Вообще от станции дилижансов в направлении заброшенной мельницы шли безлюдные, незаселенные места, поля, заросшие травой или молодыми рощицами.

Агнес ошиблась? Или ошибся сам Араго?

Он достал из ольстров пистолеты, один сунул за отворот сапога, другой взял на изготовку. Шагнул к мельничной двери, поминутно озираясь и прислушиваясь.

Тишина, только ветер шелестит в ветвях высоких грабов и лип да переругиваются в вершинах сороки.

Щелястая рассохшаяся дверь была прикрыта неплотно. Араго отбросил ее носком сапога и встал на пороге, оглядывая довольно просторное помещение, стены и пол которого заросли пылью.

Что за чепуха? Да здесь бог весть сколько лет, как говорится, не ступала нога человека. Здесь не могло стоять никаких печатных станков!

Что за дьявольщина? Агнес его обманула? Но зачем? Или все-таки в Монморанси есть еще одна старая мельница?

Придется поискать. Араго сделал было шаг назад, как вдруг ветерок, залетевший в помещение через приоткрытую дверь, шевельнул на полу какую-то скомканную бумажку, которую он сначала не заметил.

Поднял бумажку, развернул ее и увидел аккуратный рисунок и два набора странных знаков:

Араго прищурился. Он знал, что это такое. Картинка слева представляла собой чертеж опоры оптического телеграфа, по которому во Франции в разных направлениях передавались военные и промышленные сообщения – а также… результаты розыгрыша национальной лотереи. Иногда в парламенте начинались разговоры о том, что надо передавать биржевые курсы и торговые сообщения, однако военное ведомство ставило для этого всевозможные препоны.

Устроен оптический телеграф был следующим образом: на крыше специально построенных башен и высоких зданий устанавливались столбы-семафоры с подвижными разноцветными планками: поперечной (она называлась индикатором) и двумя боковыми (регуляторами). Эти планки можно было изогнуть в разных направлениях, и каждое положение обозначало ту или иную букву или цифру.

В Париже были установлены пять семафоров: на крыше главной конторы телеграфной службы (на Университетской улице), на крыше Морского министерства на площади Согласия (линия Париж – Брест), на вершине той самой Нотр-Дам-де-Виктуар, Богоматери Побед, терцию которой проспал нынче утром Араго (линия Париж – Лилль) и на каждой из башен церкви Святого Сульпиция (один передавал сигналы из Парижа в Страсбург, а другой – из Парижа в Лион). Семафор, стоящий на Монмартре, на крыше церкви Сан-Пьер (отчасти благодаря этому семафору и познакомились Державин с Ругожицким), был-таки разрушен в 1814 году, однако не русским ядром, а прусским. На всем протяжении между Парижем и конечными пунктами (Лиллем, Кале, Страсбургом, Лионом и Брестом) находились от двадцати двух до восьмидесяти промежуточных семафоров, которые только копировали, не вникая в смысл, сигналы, исходящие из Парижа в конечную точку, или точно так же копировали сигналы, направленные в Париж.

Каждое министерство и их получатели имели свой код, напечатанный в особых справочниках, которые считались секретными документами. Сообщения были зашифрованы: шифровался каждый слог, слово или фраза. Для этого использовали цифры и буквы. Сигналы подавались два раза: первый обозначал номер страницы, второй – номер слова на этой странице.