Лукавый Шаолинь

А тренер уже не стеснялся в выражениях. После Перуновой ночи он понял, что я никуда от него не денусь. Нет, конечно, Бранимир меня не бил. Он просто методично меня унижал и внушал, что я — непроходимая дура. И что не заслуживаю своего дара. Что умение чувствовать и раздвигать светлые зоны должно было достаться другому человеку — хотя бы Маше или, например, его мертвой любимой — Елене. Далее шли пространные хвалебные речи в адрес погибшей девушки. Вот она-то была выдающимся воином. А также умной, отважной и привлекательной.

Почти каждая наша тренировка проходила по единому сценарию — после общей разминки и игры в мяч Бранимир объяснял мне удары и приемы. Если я что-то не понимала, он сразу начинал орать. От крика я еще больше зажималась. Оно обзывал меня, ругал, а потом выгонял с тренировки.

Еще хуже дело обстояло со светлыми зонами. Иногда я не могла сдвинуть их даже на пару сантиметров. Наверное, потому что во мне было слишком мало внутреннего света. И это бесило парня куда сильнее, чем мои неудачи в бою.

Изредка Бранимир бывал в хорошем настроении и доходчиво объяснял азы боевых искусств. Тогда я кое-что понимала. А затем легко расширяла зоны на несколько метров. После Бранимир нежно обнимал меня и говорил, что хотел бы жениться и продолжить свой род.

А я мечтала только об одном — стать воином. Я готова была продать свою душу и тело за боевые способности. Но проходили месяцы тренировок — и ничего не менялась. Я оставалась слабенькой, неуклюжей девочкой с плохой координацией.

Маша сочувствовала мне и советовала уйти от Бранимира, но остаться в клубе. Яр, наоборот, уговаривал бросить тренировки, чтобы сохранить женственность. Тогда, может, и Бранимир начнет смотреть по-другому.

Больше всего я боялась, что мой тренер перестанет орать и начнет меня бить. Это невозможно вынести.

Я бы дала ему сдачи. Ему. Своему любимому.

И он выгнал бы меня из клуба навсегда.

Постепенно, сама того не замечая, я стала ненавидеть своего Бранимира и бояться тренировок.

Я превратилась в озлобленного и забитого зверька. А тренер хотел результатов — и не было дня, в который он не напомнил бы мне о моей неуклюжести и о том, что скоро я пропью свой талант видеть светлые зоны.

Почти каждую тренировку я рыдала в раздевалке. И кричала, что взорву ко всем чертям церкви с серебряными куполами, потому что они не дают мне быть счастливой. Потому что они всего лишь наркотик для ума и чувств.

Радомировцы не вмешивались — тренер был для них незыблемым авторитетом. Только Маша приходила, присносила воды и успокаивала.

Я оживлялась только в спаррингах. Билась я с огромным удовольствием. Даже Бранимир хвалил меня за смелость, граничившую с безбашенностью. И тогда просыпалась робкая надежда: а вдруг и вправду стану воином. И мой славянский рукопашник будет относиться ко мне теплее. Или даже полюбит. Я наивно полагала, что любят за что-то. За результат. И мне хотелось заслужить любовь Бранимира, став воином.

Бранимир и сам хотел сделать из меня крутого бойца, руководствуясь соображениями, о которых вслух не говорил. Он был садовником, а я — деревцем. Деревце надо поливать, поэтому тренер поливал меня бранью, унижениями и оскорблениями. Если я что-то делала неправильно, он заставлял меня по-пластунски ползать. Утверждал, что грядет война, и это умение пригодится.

Но какая война, с кем? Бранимир не отвечал. И я ползала по залу, собирая на себя пыль и грязь. Ребята сочувственно оглядывались, но молчали.

Я всегда, стиснув зубы, выполняла любые его команды. Даже самые странные и абсурдные. Я мечтала, я верила в то, что стану воином.

Эта вера давала мне силы идти на ненавистные тренировки. Но однажды моя ненависть вырвалась наружу. На одной из тренировок Бранимир заявил, что не дотронется до меня, не поцелует и не обнимает до тех пор, пока я не научусь делать сальто и стоять на руках.

Ребята недоуменно переглядывались, некоторые даже с осуждением шептались. А я от злости чуть не бросилась на тренера с кулаками. Огромным усилием воли я овладела собой и спокойным тоном послала его к черту. Бранимир на это ответил, что я могу валить из клуба. Кроме того, он заявил, что не хочет неуклюжую девицу, которая даже не умеет делать сальто:

— А вот Елена умела. И на шпагат садилась. Да и вообще была замечательным человеком. Я готовлю из тебя воина. Мечтаю, чтобы ты отомстила за ее смерть!

— Да иди ты к поутри со своей Еленой…

Взбешенная, готовая провалиться сквозь землю, я выбежала на улицу. Бранимир бежал за мной, но я не останавливалась. Так мы добрались до моста через реку Стейчу.

— Я ненавижу тебя! — закричала я. — Я желаю тебе смерти! Будь ты проклят.

Бранимир со спокойной усмешкой смотрел на меня.

— Желаю тебе провалиться в преисподнюю к псоглавцам. И пусть они вытрясут из тебя гнилую душонку.

Парень не шевелился.

— Давай, давай, позлись. А потом придвинь сюда Стейчевскую светлую зону. Всего каких-то пятьдесят метров.

— Да пошел ты! Ментальный наркоман.

Бран улыбнулся и развел руками.

Но потом я крикнула:

— Я больше не люблю тебя!

Это оказало неожиданное действие.