Лучшее

— Нет. Я буду помнить все. Буду помнить миллионы лет не только за себя, но и за миллионы тех, кто все забудет.

Дох-доктор бежал вверх по склону. В темноте он натыкался на деревья и спотыкался о пни, но это даже радовало его — он словно стремился навсегда запечатлеть в памяти боль от ударов и падений.

«Пусть я сгорю дотла, но я должен точно знать, что горю именно я!»

Вверх, вверх, к сферическим домикам сфайрикои, спотыкаясь и крича в темноте. Вверх к хижине, о которой ходили особые слухи, к хижине с искрящейся аурой, уникальной, единственной в своем роде.

— Откройте! Помогите! — крикнул дох-доктор у последней хижины на холме.

— Человек, иди прочь! — отозвался голос. — Все клиенты ушли, моя ночь на исходе. И что вообще нам делать с человеческим существом?

Округлый мерцающий голос исходил из настороженной темноты. В ней скрывалось бессмертие. Его трепещущие цвета, просачиваясь сквозь щели хижины, становились зримыми и яркими. Там было даже мерцание оттенка, который говорил: «Я смогу узнать себя, если когда-нибудь снова встречу».

— Торчи-двенадцать, мне нужна помощь! Говорят, у вас есть специальный бальзам, который растворяет абсолютно все, но память о том, кто ты есть, остается неприкосновенной.

— О, да это же дох-доктор! Зачем пожаловали к Торчи?

— Мне нужно то, что погрузит меня в приятную и бесконечную дрему, — взмолился он. — Но в этой дреме я хочу оставаться собой. Вы мне поможете?

— Торчи-двенадцать, хоть и неразборчива в связях, мастер своего дела. Конечно, мы вам поможем. Заходите в дом…

Мир как воля и обои