Лучше подавать холодным

В Осприи ее осудили. В Виссерине сожгли ее изображение. В Аффойе и Никанте предложили целое состояние тому, кто сможет ее убить. На берегах Лазурного моря слали на ее голову проклятия. Но в Этризани праздновали. В Талине ее славили и осыпали цветочными лепестками. В Сезале воздвигли памятник в ее честь, помпезный и покрытый позолотой, которая вскоре облупилась. Они с Бенной, совершенно на себя не похожие, восседали на огромных скакунах, без страха глядя вперед, в прекрасное будущее.

Герой или злодей, воин или убийца, победитель или преступник – разница между ними лишь в том, какой берег реки ты называешь домом.

Возвращение

Монца чувствовала себя ужасно.

Ноги гудели, задницу, сбитую седлом, саднило, плечи одеревенели, и в тщетной попытке их расслабить она то и дело вертела головой, как спятившая сова. Но стоило одному из многочисленных источников страдания притихнуть, как оживал, затыкая прореху, другой. От издевательски торчавшего мизинца до самого локтя словно протянулась веревка, отзывавшаяся болью на каждое движение руки. Слепило глаза безжалостное солнце, вынуждая щуриться, отчего ломило голову там, где череп скрепляли монетки. Пот, щекоча, катился из-под волос на шею, скапливался в рубце, оставленном удавкой Гоббы, вызывая нестерпимый зуд. И вся она была мокрая с головы до ног, варясь в своих доспехах, как требуха в котле.

Рогонт вырядил ее под чье-то совершенно дурацкое представление о богине войны, в нелепейшее сочетание сверкающей стали и вышитых шелков, которое предоставляло удобств не больше, чем железная клетка, и защиты не больше, чем ночная рубашка. Хотя мерки снимал оружейник самого Рогонта, кираса оказалась предназначенной для куда большей груди, чем у нее.

Такой, по мнению герцога проволочек, Монцу хотели видеть люди.

И собралось их с этой целью премного.

Узкие улицы Талина были переполнены. Желающие увидеть ее хоть мельком высовывались из всех окон, толпились на крышах, заполонили площади. Преисполненные надежд, они размахивали флагами и забрасывали ее цветами. Ревели, выли, визжали, хлопали, свистели, гикали, словно соревнуясь, кто первым добьется того, что голова у нее лопнет от шума. На каждом углу поджидали музыканты, заводя военные марши, как только она подъезжала. И не успевало затихнуть за спиной уханье одного оркестрика, как навстречу уже неслось бряцанье другого, сливаясь в единый бессмысленный, фальшивый, патриотический грохот.

Все это чертовски походило на триумфальное шествие после ее победы при Душистых Соснах. Только вот сама она стала старше и желала чествований еще меньше. Брат ее гнил в земле, вместо того чтобы купаться в лучах славы, и следом ехал бывший враг Рогонт, а не бывший друг Орсо. К этому, возможно, приводят в конечном счете все повороты истории. Лучшее, на что стоит рассчитывать, – это смена одного хитрого и жестокого ублюдка на другого.

Процессия миновала мост Слез, Денежный мост и мост Чаек, украшенный резными изображениями этих морских птиц, недобро таращившихся на проезжавших над медленными бурыми водами Этриса людей. На каждой улице на Монцу обрушивалась новая волна аплодисментов. Новая волна тошноты. Сердце у нее отчаянно колотилось, поскольку каждое мгновение она ждала смерти. Мечи и стрелы казались куда более вероятными, чем цветы и добрые слова, и куда более заслуженными – от агентов Орсо, от его друзей из Союза, от сотен других людей, питающих к ней личную неприязнь. Да, черт побери, находись Монца сама среди толпы и проезжай мимо какая-то женщина, разодетая подобным образом, она прикончила бы ее только за это… Но Рогонт, видимо, распространял слухи умело. Жители Талина любили ее. Или свое представление о ней. Казалось, во всяком случае, что любили.