Лучше подавать холодным

Этим утром люди в особых, отдельных отрядах получили два добавочных тефтеля и один добавочный половник супа. Два и один. Коска сказал, что одно дело свалиться с лестницы получив копьём, но он не потерпит, чтобы люди валились от голода.

— Через час мы идём в атаку, — сказал он теперь.

Дружелюбный кивнул.

Коска глубоко вдохнул, выдавил воздух через нос и сурово огляделся вокруг. — Основные штурмовые лестницы. — Дружелюбный смотрел за тем, как их сколачивают последние несколько дней. Их двадцать одна. Два и один. На каждой тридцать одна перекладина, кроме одной, на которой тридцать две. Одна, две, три. — Монза пойдёт с ними. Она хочет первой достать Орсо. Настроена чрезвычайно решительно. Она твёрдо стоит на своей мести.

Дружелюбный пожал плечами. Всегда твёрдо стояла.

— Скажу честно, я за неё волнуюсь.

Дружелюбный пожал плечами. Ему было без разницы.

— Друг мой, я хочу чтобы ты пристал к ней во время сражения. Следил, чтобы ей не причинили вреда.

— А как же ты?

— Я? — Коска шлёпнул Дружелюбного по плечу. — Единственный необходимый мне щит — моя высокая репутация в глазах людей.

— Ты уверен?

— Нет, но ведь я буду там где всегда. Далече от боя, и в компании фляжки. Что-то мне подсказывает, ей ты пригодишься больше. Там, с той стороны, до сих пор враги. И, Дружелюбный…

— Да?

— Смотри в оба, хорошо и пристально. Затравленная лиса всего опасней — у этого Орсо осталась в запасе пара смертельных номеров, это… — и он сдул щёки, — неотвратимо. Особенно же высматривай… Морвеера.

— Ладно. — За Муркатто будут присматривать он и Трясучка. Снова втроём, как тогда, когда они убили Гоббу. Двое присматривают за одной. Он сгрёб кости и сунул их в карман. Он глядел как от черпаков на раздаче поднимается пар. Вслушивался в людской гам. Считал жалобы и недовольства.

* * *

Размытая седина рассвета превращалась в золото дня, солнце выползало над бойницами на стене, куда им всем предстоит забраться, её щербатая тень медленно отступала с разорённых садов.

Скоро им выступать. Трясучка закрыл глаз и улыбнулся солнцу. Запрокинул голову и высунул язык. С исходом года становилось холоднее. Сейчас, по ощущениям, было как погожим летним утром на Севере. Как по утрам его великих битв. Его возвешенных подвигов. Ну и парочки низостей тоже.

— На вид ты вполне счастлив, — донёсся голос Монзы, — для человека, собирающегося рискнуть жизнью.

Трясучка открыл глаз и обратил улыбку на неё. — Я заключил с собою мир.

— Здорово. Ту войну выирать труднее всего.

— А я и не выиграл. Всего лишь перестал сражаться.

— Начинаю думать, что всем остальным победам цена с гулькин хер, — пробормотала она, почти-что про себя.

Впереди них, первая волна наёмников уже готова к приступу. Они стояли у лестниц, со щитами в свободных руках, дёрганые и нервные, что вовсе не удивляло. Трясучка не сказал бы, что у них приятная задача. Они нисколечки не пытались скрыть свои планы. По обе стороны стены каждый знал, что им предстоит.

Вплотную около Трясучки к выступлению готовилась вторая волна. Чиркая в последний раз оселками по лезвиям, затягивая ремни на броне, обмениваясь последней парой шуток и надеясь, что это не последние вообще произнесённые ими слова. Трясучка лыбился, наблюдая за их вознёй. За ритуалами, которые он видел уже куда больше дюжины раз. Чувствуя себя почти как дома.

— У тебя никогда не возникало чувства, что ты не на том месте? — спросил он. — Что если бы ты только смогла перебраться за тот холм, пересечь ту реку, заглянуть в ту долину, всё стало бы… как надо. Правильно.

Монза сощурила глаза на стены внутренней крепости. — Примерно всю мою жизнь.

— Всю жизнь ты стремилась к дальнейшему. Я взбирался на кучу холмов. Я пересёк кучу рек. Даже море пересёк. Оставил всё что знал и приехал в Стирию. Но здесь уже был я, и когда я сходил с корабля, я уже ждал себя в порту. Тот же самый человек, та же самая жизнь. Та долина ничем не отличается от этой. Во всяком случае ничем не лучше. По моему я выучил лишь одно… надо просто делать что должно, там где я есть. Просто быть тем, кто я есть.

— И кто ты?

Он опустил взгляд на секиру на коленях. — По-моему, убийца.

— И всё?

— Честно? В общем-то да. — Он пожал плечами. — Поэтому ты меня и наняла, не так ли?

— Может когда-то и да. А теперь я не знаю. Может вообще всё это брехня, которую мы себе твердим, чтобы мы могли жить дальше с тем, что наделали.

Трясучка не смог сдержаться. Он взорвался хохотом.

— Что смешного?

— Мне не нужды оправданья, вождь, вот что я хочу тебе сказать. Как называется, когда какая-нибудь штука обязана произойти? Есть же такое слово, когда нечто нельзя остановить? Нельзя увернуться, чтобы ты не пытался делать?

— Неотвратимость, — произнесла Монза.

— Точно. Неотвратимость. — Трясучка со вкусом посмаковал слово, будто ломоть доброго мяса. — Я рад тому, что сделано. Я рад тому, что ещё предстоит.