Лучше подавать холодным.

- Та кровь порождает ещё большую кровь. Те единожды сведённые счёты открывают другие. Тот кисло-тухлый вкус войны нравиться только полупсихам, и со временем становится лишь противней. - Она не отрицала. - Теперь ты понимаешь, почему я должен от этого избавиться. Что-нибудь вырастить. Что-нибудь такое, чем можно гордиться, взамен разрушений. Стать... хорошим, я бы сказал.

Скрип, щёлк. Волосы, комкаясь, валились на пол. - Хорошим, хмм?

- Вот именно.

- Итак, ты сам насмотрелся на мёртвых?

- Повидал своё.

- Ты видел сразу много их? - спросила она. - Сваленных в кучу после прихода чумы, раскиданных порознь после битвы?

- Айе, видел и такое.

- Ты не замечал, над некоторыми трупами не было чего-то, вроде сияния? Или сладкого запаха роз весенним утром?

Трясучка помрачнел. - Нет.

- Хорошие и плохие люди, стало быть - все выглядят одинаково, нет? Про себя скажу точно - по мне они таковы всегда. - Пришёл его черёд замолчать. - Если ты добрый, и стараешься каждый день думать как поступить правильно, и делаешь полезные вещи, которыми гордишься, чтобы могли прийти подонки и сжечь их в одно мгновение, а ты деликатно и вежливо говоришь спасибо, всякий раз когда они выбивают из тебя кишки, что, думаешь, когда сдохнешь и тебя втопчут в грязь, ты превратишься в золото?

- Что?

- Или ты превратишься в сраное говно как все остальные?

Он медленно кивнул. - Ты превратишься в говно, согласен. Но вдруг у тебя получиться оставить после себя что-нибудь хорошее.

Она обрушила на него выхолощенную усмешку. - Что мы оставляем после себя, кроме слов и дел - не доделанных, не досказанных, на завершённых? Пустую одежду, пустые дома, пустое пространство в тех, кто нас знал? Ошибки, что никогда не исправить и надежду, что сгнила и истлела?

- Может ту надежду, что сбылась. Добрые слова. Радостные воспоминания - думаю так.

- И все те улыбки покойников, что бережно хранятся в твоём сердце, согревали тебя теплом, когда я тебя нашла, а? Приятны ли они были на вкус, когда ты голодал? Они хотя бы помогли тебе улыбнуться, когда ты был в отчаянии?

Трясучка чпокнул губами. - Чёрт, ты прямо как луч солнца. Может всё же они дарили мне добро.

- Больше, чем набитый серебром карман?

Он моргал глядя на неё, а потом отвернувшись. - Может и нет, но я считаю, что всё равно лучше буду думать по моему, так как раньше.

- Ха. Доброго тебе счастья, добрый человек. - Она встряхнула головой, как будто в жизни не слыхивала такой глупости. Дайте мне в друзья одних злодеев, писал Вертурио. Их я понимаю. Последнее шустрое щёлканье ножниц, и цирюльник отошёл в сторону, промокнув рукавом вспотевшую бровь. - А мы закончили.

Трясучка уставился в зеркало. - Я выгляжу другим.

- Сир выглядит как стирийский аристократ.

Монза фыркнула, - Полюбому, не слишком похож на северного нищеброда.

- Может и так. - Трясучка выглядел не слишком похожим на счастивого человека. - Мне кажется тот, вон там, выглядит лучше меня. Умнее меня. - Он провёл рукой по коротким тёмным волосам, хмурясь своему отражению. - Всё же не думаю, что доверился бы этой сволочи.

- И под занавес... - Брадобрей наклонился вперёд, держа бутылку цветного хрусталя, и брызнул тонким облачком духов над головой Трясучки. Северянин вскочил как кот на раскалённых углях. - Чё за хуйня? - рявкнул он и сжимая громадные кулаки, оттолкнул цирюльника на другой конец комнаты. Тот, вскрикнув, чуть не упал.

Монза разразилась хохотом. - С виду, может и стирийский вельможа. - Она вытящила пару дополнительных четвертаков и засунула их в распахнутый карман цирюльникова фартука. - Только вот воспитание покамест запаздывает.

Уже темнело, когда они вернулись обратно в ветхий особняк. Монза в натянутом капюшоне и Трясучка, гордо вышагивающий рядом, в своей новой куртке. Холодный дождь лил на разрушенный дворик, на втором этаже горел единственный светильник. Она хмуро посмотрела туда, а затем на Трясучку, левой рукой нашарила рукоятку ножа за поясом сзади. Лучше быть готовой к любому повороту. Наверху скрипящей лестницы обшарпанная дверь была приоткрыта, изливая на доски свет. Она шагнула к двери и токнула её сапогом.

На той стороне пара горящих поленьев в закопчёном камине с трудом согревала комнату. Дружелюбный стоял у дальнего окна, засмотревшись на банк сквозь ставни. Морвеер расстелил на шатком старом столе какие-то листы бумаги, оставляя следы перепачканной чернилами рукой. Дэй сидела, скрестив ноги, на столешнице и чистила кинжалом апельсин. - Определённо, так лучше, - проворчала она, бросив взгляд на Трясучку.

- О, я вынужден согласиться, - заулыбался Морвеер, - Этим утром из дома ушел придурок - грязный, длинноволосый. Чистый, короткостриженый придурок вернулся. Однозначно - магия.

Монза разжала руку на рукояти, пока Трясучка злобно бормотал что-то по северному. - Раз ты не каркаешь себе хвалу, думаю, что работа не выполнена.

- Мофис - наиосторожнейший и защищённейший тип. Днём банк чересур серьёзно охраняется.

- Значит, по дороге в банк.

- Он уезжает в бронированной карете, с дюжиной охранников впридачу. Перехватывать их было бы слишком рискованно.