Лучше не бывает

– Ну?

Опасное чувство равенства между ними повисло в воздухе. Грубый жест Макграта по отношению к жене как будто еще длился во всем его теле. Дьюкейн подумал: я должен ошеломить его. Он сказал:

– Макграт, вы шантажировали Рэдичи.

– Это вам жена сказала?

– Нет. Бумаги Рэдичи рассказали об этом. Как вы знаете, кара за шантаж очень строгая.

– Это был не шантаж, – сказал Макграт. Он прислонился к двери.

– Что ж, скажем так: Рэдичи вознаграждал вас за то, чтобы вы держали рот на замке. Честно говоря, Макграт, вы мне безразличны, и, если вы мне сейчас откроете всю правду, я сделаю все, что от меня зависит, и вытащу вас. Но если нет, то вами займется закон.

– Я не понимаю, – сказал Макграт, – я не сделал ничего плохого.

– Ну-ну. Мы знаем, что вы выжимали деньги у Рэдичи. Вам не приходило в голову, что, может быть, вы частично ответственны за его смерть?

– Я? – Макграт прошел в комнату и схватился за спинку софы. Он понял, что ему легко не отделаться, и лицо его стало потрясенным и одновременно брюзгливым, он все равно был уверен в своей правоте. – Он никогда не упрекал меня. Он не волновался из-за меня. Я любил его. Мы были друзьями.

– Боюсь, что не верю вам, – сказал Дьюкейн. – Вот что я хочу знать…

– Это не было шантажом, – сказал Макграт, – и вы не сможете доказать обратное. Мистер Рэдичи давал мне деньги на всякие поручения. Я не беспокоил его, это не из-за меня, лучше спросите мистера Бирана, он лучше расскажет вам о том, что творилось у мистера Рэдичи дома. Я никогда не угрожал мистеру Рэдичи ничем, вы не докажете, что это был шантаж, это не было шантажом, старый джентльмен просто любил меня, он любил меня и щедро платил, вот и все.

Дьюкейн шагнул назад. Его ум метался в разные стороны, чтобы справиться с тем, что только что так неожиданно узнал. Он сказал холодно:

– Мистер Биран… Да, конечно, он там бывал много раз, не правда ли?

– Говорю вам, бывал, – подтвердил Макграт, – и я расскажу, что было между мной и стариком. Какой я шантажист! Да я мухи не обижу! Я…

Макграт начал горячо говорить.

Дьюкейн подумал: итак, Биран лгал о своих взаимоотношениях с Рэдичи. Почему? Почему? Почему?

14

Три женщины медленно шли по кромке моря. Гладкое море было похоже на легкий искрящийся голубой мундир, брошенный здесь, – сверкающий, поблескивающий украшениями, отделенный тонкой темной линией от бледного голубого неба. Если смотреть на него, то в такие дни, кажется, взор теряется в бесконечности. На пляже было несколько местных, но сейчас, в мертвое время раннего полдня, они ушли. На фоне открытых зеленых холмов Барбара, скачущая на своем новом пони, была похожа на фигуру, нарисованную на заднем плане полотна Уччелло.

Силуэты женщин, резко очерчиваясь на фоне бледно-голубого неба, казались монументальными на этой пустой сцене. Они медленно и лениво шли друг за другом гуськом. Первая – Пола, завернувшись в льняное покрывало, следующая – Мэри, на ней было белое платье, вышитое маленькими голубыми маргаритками, и замыкала процессию Кейт, в пурпурово-красном одеянии в узорах цветов островов южных морей. Кейт, в своих полотняных туфлях, не боялась идти прямо по краю воды. При отливе образовалась гладкая песчаная полоса, она и шла по ней. Другие ступали чуть выше, по гребню лиловых и белых камешков.

Пола все крутила и вращала обручальное кольцо на тонком пальце. Ей очень хотелось бросить его в море, но ее останавливал остаток древнего суеверия. Она думала: ради всего святого, что же мне теперь делать? Она только что получила почтовую открытку от Эрика, посланную из Сингапура. Что-то в этом медленном продвижении по глобусу ее бывшего любовника угнетало и ужасало ее. Ее первой реакцией был неприкрытый ужас. Возможно, она почувствовала, что ее связывают обязательства, долг, и при слове «долг» она снова обрела способность размышлять. Возможно, раненый и поврежденный по ее же вине разум Эрика мог быть исцелен только с ее помощью? В конце концов, ей совсем не нужно было выходить замуж за Эрика или опять становиться его любовницей; как ей показалось вначале под влиянием шока, по непонятно какой причине она сперва думала, что обязана выйти за него. А необходимым было только одно – нужно противостоять ему, нужно разумно и добро поговорить с ним, говорить, если нужно, бесконечно. Он слишком быстро уехал, и ее так безумно обрадовало это. Она ведь никогда по-настоящему не понимала ситуацию, не размышляла над ней, просто отбросила прочь. Возможно, если бы она сейчас попыталась понять сама и помочь Эрику понять ее, то, возможно, это породило бы нечто доброе, природу чего она сейчас постигнуть была еще не в состоянии. Мысль о противостоянии Эрику была такой чистой и ужасной болью, что она не могла справиться с ней умом.