Ловец во ржи

Ух, и засиделся же я в этом баре – чуть не до часу ночи, и напился как свинья. В глазах двоилось. Но, что я держал в уме, это что нельзя позволять себе никакого, блин, ухарства, ничего такого. Я не хотел, чтобы кто-то заметил меня или вроде того, или спросил возраст. Но в глазах так и двоилось. Когда же я по-настоящему напился, я снова принялся придуриваться насчет пули в кишках. Я был единственным парнем в баре, у кого пуля в кишках. Все время совал руку под пиджак, к животу и все такое, чтобы кровь не закапала тут все. Не хотелось, чтобы кто-нибудь понял, что я ранен. Я от всех утаивал, что я – раненый сукин сын. В итоге, чего мне захотелось, мне захотелось звякнуть старушке Джейн и узнать, не дома ли она. Так что я заплатил по счету и все такое. Затем вышел из бара и пошел к телефонам. Руку из-под пиджака я не вынимал, чтобы кровь не капала. Ух, и напился я.

Но, когда я забрался в эту телефонную кабинку, я уже был не в настроении звонить старушке Джейн. Наверно, был слишком пьян. Так, я что сделал, я позвонил старушке Салли Хейс.

Пришлось раз двадцать набирать прежде, чем попал, куда надо. Ух, в зюзю нализался.

– Зрасьте, – сказал я, когда кто-то взял чертову трубку. Я как бы прокричал это – до того был пьян.

– Кто это? – сказал такой холодный женский голос.

– Это я. Холден Колфилд. Салли позовите, пжалста.

– Салли спит. Это бабушка Салли. Почему ты звонишь в такой час, Холден? Ты знаешь, сколько времени?

– Ага. Хочу Салли кое-шо сазать. Очь важно. Панимите ее.

– Салли спит, молодой человек. Звоните ей завтра. Доброй ночи.

– Разудите ее! Эй, разудите. Ну-ка.

Затем раздался другой голос.

– Холден, это я, – сказала старушка Салли. – Что у тебя за важное дело?

– Салли? Это ты?

– Да… не кричи. Ты пьян?

– Ага. Слушай. Эй, слушай. Я приду в сочельник. Окей? Подрезать тебе чертову елку. Окей? Эй, окей, Салли?

– Да. Ты пьян. Иди спать. Ты где? Кто с тобой?

– Салли? Я приду и подрежу тебе елку, окей? Эй, окей?

– Да. А сейчас иди спать. Где ты? Кто с тобой?

– Никто. Я и сам с усами, – ух, я и напился! Я все еще держался за кишки. – Меня достали. Банда Роки достала меня. Ты это знаешь? Салли, ты это знаешь?

– Не слышу тебя. Иди уже спать. Мне надо идти. Позвони завтра.

– Эй, Салли! Ты хочешь, шоб я тебе елку подрезал? Хочешь, да? А?

– Да. Доброй ночи. Иди домой и ложись спать.

И она положила трубку.

– Добночи. Добночи, Салли, детка. Салли, милая, любимая, – сказал я. Представляете, насколько я был пьян? Потом тоже повесил трубку. Наверно, она только что пришла домой со свидания. Я представил ее где-нибудь с Лантами и им подобными, и с этим андоверским придурком. Все они плавали кругами в чертовом заварном чайнике и говорили друг другу изысканную чушь, сплошное очарование и показуха. Господи боже, зачем я только позвонил ей? Когда я пьяный, я сам не свой.

Какое-то время я оставался в чертовой телефонной кабинке. И все держался за телефон, чтобы не отрубиться, вроде того. Сказать по правде, самочувствие у меня было не блестящее. Наконец, я вышел оттуда и зашел в туалет, шатаясь, как кретин, и набрал в раковину холодной воды. Затем погрузил туда голову, по самые уши. Даже не стал вытирать, ничего такого. Так и оставил нафиг стекать. Затем подошел к этой батарее под окном и присел на нее. Тепло и хорошо. Приятно было, потому что я ужасно дрожал. Смешно сказать, но я всегда дрожу, как черт, когда напьюсь.

Делать больше было нечего, так что я сидел на этой батарее и считал эти белые квадратики на полу. Я был весь мокрый. У меня по шее стекал наверно галлон[23] воды, прямо на воротник с галстуком и все такое, но мне было пофигу. Я был слишком пьян для этого. Затем, довольно скоро, вошел этот голубоватый тип с волнистыми волосами, который играл на пианино для старушки Валенсии, и стал расчесывать свои золотые локоны. Мы как бы разговорились, пока он причесывался, только он был не слишком, блин, дружелюбен.

– Эй. Ты еще увидишь эту крошку, Валенсию, когда вернешься в бар? – спросил я его.

– Весьма вероятно, – сказал он. Остроумный козел. Вечно мне встречаются остроумные козлы.

– Слушай. Передай ей комплимент от меня. И спроси ее, передал ли ей мои слова этот чертов официант – спросишь?

– Шел бы ты домой, Мак. Сколько тебе лет вообще-то?

– Восемьдесят шесть. Слушай. Передай ей комплимент. Окей?

– Шел бы ты домой, Мак.

– Ну уж нет. Ух, ты играешь на этом чертовом пианино, – сказал я ему. Я его просто умасливал. Он паршиво играл на пианино, если хотите знать. – Тебе бы надо на радио, – сказал я. – Такой смазливый парень. С такими, блин, золотыми локонами. Не нужен тебе агент?

– Иди домой, Мак, как хороший парень. Иди домой и на боковую.

– Некуда мне идти. Кроме шуток, нужен тебе агент?

Он мне не ответил. Просто вышел. Он закончил причесываться и прихорашиваться, и ушел. Как Стрэдлейтер. Все эти смазливые ребята одинаковы. Как только закончат нафиг причесываться, дают деру.