Lost structure

дит к мышлению с другой, докатегориальной позиции, ничуть не более ущербной, чем позиция

того, кто спрашивает "кто говорит?".

Вопрос "кто умирает?" сразу же переносит нас в другое эмпирическое измерение, в котором

разные философии не больно-то много значат. Но исходя из другой дофилософской установки, мы

творим и другую философию.

(Если кому-то покажется не очень философичным предположение о том, что открытие бытия не

так уж много стоит по сравнению со вкусом яблока, тому мы разъясняем, что мы сейчас

вращаемся в пределах докатегориальных установок, исходя из которых можно вообще отрицать

какую бы то ни было философию, которая нутром ощущается как обман.)

"Кто умирает?". Признать субъект видимостью не более милосердно, чем считать собственную

www.koob.ru

смерть важнее, чем смерти других Нашу — важнее, чем тех. Смерть сопутствующих мне в этом

мире, чем смерть тех, кто умер сотни лет назад. Смерть всех людей во все времена, чем

термическую смерть универсумов и туманностей. Да будет ясно, что философии Сверхчеловека

здесь противопоставляется философия рабов.

IX.6.

Вот устрашающая страница из "Что значит мыслить" Хайдеггера, на которой он задается

вопросом, достаточно ли метафизически подготовлен человек, все еще упорно сопротивляющийся

мышлению бытия, к тому, чтобы управлять землей с помощью техники, ведь наибольшему

осмыслению в наше время подлежит тот факт, что мы еще не мыслим. И такому-то человеку, пребывающему в плену у · своих коротких мыслей, по преимуществу политического и социаль-

ного свойства, недавно выпало пережить страшное потрясение (речь произносилась в 1952 году) Но зададимся вопросом: что дало человеку окончание войны? Ничего. Война ничего не решила.

Хайдеггер прав, но в другом. Он хочет сказать, что перемены, последовавшие за окончанием

войны, ни на йоту не изменили отношений человека с тем, что единственно достойно быть

предметом его мыслей 191. Так вот (хотя и не очень прилично использовать такую едва ли не

демагогическую аргументацию, еще менее прилично, убоявшись демагогии, отказываться от

аргументации такого свойства), если, к примеру, окончание войны прекратило убийство шести

миллионов евреев, и окажись я первым из седьмого миллиона, первым, кому удалось избежать

смерти, окончание войны, надо признать, имело бы для меня огромное значение.

191 Prima parte, lezioni di collegamento, dalla VI alla VII ora

363

И с какой стати мне считать, что этот порядок вещей менее важен с философской точки зрения,чем другой?

IX.7.

Итак, в итоге ряда умозаключений, приведших нас к признанию того факта, что, по-видимому, философский структурализм оказывается несостоятельным, налицо несколько неоспоримых

выводов, разумеется, структурное мышление, дошедшее до своих пределов, обнаруживает, что

глубинное вопрошание неотъемлемо присуще самим основам познания, попыткам человека

определить свое место в мире, а равно определить, что такое этот мир.

Но когда молния этого открытия повергает меня, заставив поклоняться тому началу, из которого

она ударила, могу ли я быть уверен в том, что то, что не было ею освещено, менее значительно?

Если наука бытия к смерти учит меня, как мне не стать жертвой ложного целеполагания, то

диалектика пресловутого ложного целеполагания — это все же диалектика вопрошания и

действия, которая, давая возможность изменять вещи, позволяет мне отдалять мою смерть и

смерть ближнего. Признавать наличие смерти это не значит разрабатывать некую культуру

смерти, но значит вырабатывать соответствующие техники бросания ей вызова.

Таковы резоны, по которым в ограниченном пространстве структуралистского мышления мой

выбор все равно предопределяется неким эмоциональным пристрастием и завербованностью, благодаря которым, даже если другие, в ком мы узнаем себя, всего лишь одна из стольких

ловушек Различия, именно в собеседовании с ними свойственно человеку находить утешение

Структура как фикция, как предположение в той мере, в какой она предоставляет в мое

распоряжение инструментарий, позволяющий мне прокладывать путь в социально-историческом

универсуме, хотя бы отчасти утоляет мое бесцельное влечение, полагая ему пределы, пребывая в

которых животное-человек ощущает умиротворение. Последнее сомнение (а вдруг это кого-то

беспокоит) заключается в том, что такое решение сразу приобщает меня к идеологии техники как

переустройства, которая роковым образом связана с диалектикой владения, приводящей меня к