них видит два белых кружка, на спине у других и не знает, какой кружок у него, белый или черный.
Итак, заключенный А, взятый нами для примера (при том что двое других думают то же самое
одновременно), попытается решить эту задачу с помощью exempla ficta*, т. e. он подумает: «Если бы у
меня был черный кружок, то В, видя белый кружок на спине С и, стало быть, понимая, что его
собственный кружок может быть либо черным, либо белым, подумал бы: "Если бы у меня тоже был
черный кружок, то С, видя черный кружок у А и черный же у меня, понял бы, что его кружок может
быть только белым и направился бы к выходу. Коль скоро он этого не делает, то это значит, что мой
кружок белый, и он сомневается". Придя к этому заключению, В направился бы к выходу, будучи
уверенным, что его кружок белый. Если он этого не делает, то это потому, что у меня (А) кружок
белый и В видит два белых кружка, терзаясь теми же сомнениями, что и я». И тогда, уверенный в том, что у него белый кружок, А собирается встать. Но в тот же самый миг, придя к такому же выводу, два
других заключенных направляются к выходу.
Видя их намерения, А задерживается. Ему приходит в голову, что они выходят не потому, что их
положение одинаково, но потому, что у него (А) действительно черный кружок и его партнеры пришли
к тем же самым выводам, но на несколько секунд позже. Итак, А останавливается. Но останавливаются
также В и С, проделавшие ту же самую мыслительную операцию. Их действия убеждают А в том, что у
него действительно белый кружок. Если бы его кружок был черным, то его задержка не разрушила бы
их логических построений и они бы уверено шли к выходу; но раз они остановились, то это значит, что
оба находятся в том же положении, т. e. каждый видит по два белых
330
кружка. Итак, А выходит, и В и С выходят вместе с ним, потому что они сделали те же выводы.
Перед нами цепь логических умозаключений, возможных и неопровержимых только благодаря тому, что в процессе дедукции замешаны временные сдвиги. Без них было бы невозможно умозаключать об
умозаключениях другого. Следовательно, этот логический процесс становится возможным только в тот
миг, когда мыслящий субъект начинает мыслить другого. Он самоидентифицируется только в при-
сутствии другого, пытаясь представить себе ход его рассуждений и предугадать возможные реакции.
Но вместе с тем, это признание другого может произойти только потому (по крайней мере в рамках
разбираемого примера), что все три персонажа, постоянно соизмеряя себя с другими участниками, все
время соотносятся с механизмом мышления, который не принадлежит никому из них в отдельности, но
всем вместе, определяя ход их мысли. И именно наличие Другого с большой буквы дает возможность
каждому из них самоотождествиться (белый или черный), "измеряя" себя другим.
Более понятно, хотя и менее красиво, можно объяснить то же самое на примере логической и
психологической механики игры в чет-нечет, в которой я, выбирая ход, пытаюсь представить себе, что
думает противник о том, как я себе его представляю, чтобы загадать чет, будучи точно уверенным в
том, что он ожидает нечет, и наоборот. В тот миг когда мне удается представить себе его
представление о моих мыслях о нем, мы оба оказываемся внутри некой объемлющей нас обоих логики: логики Другого 114.
Мы не случайно употребили выражение "логическая и психологическая механика": Другой есть место
надиндивидуальной психо-логики, которая нас определяет. "C'est de la structure de la détermination qu'il est ici question"("Здесь ставится вопрос именно о структуре детерминации").115 И именно в сторону этой
структуры детерминации осуществляется движение: "l'inconscient est cette partie du discours concret en tant que transindividuel, qui fait défaut à la disposition du sujet pour réétablir la continuité de son discours conscient" ("бессознательное это та часть какого-то конкретного межиндивидуального дискурса, www.koob.ru
которая остается за кадром намерений субъекта, обеспечивая континуальность, связывающую его
сознательную речь") 116.
114
115
116
331
II.3.
Главный вопрос в том, кто говорит?117 Или так: кто этот тот, кто думает во мне? ("Quel est donc cet autre à qui je suis plus attaché que à moi, puisque au sein le plus assenti de mon identité à moi-même, c'est lui qui m'agit?"118 Сам вопрос об истине возможен, когда язык уже есть: тот язык, в котором
бессознательное утверждается как речь Другого, того Другого, "qu'invoqué même mon mensonge pour garant de la vérité dans laquelle il subsiste"119.
Этот Другой, ухватывание которого потребно для самого хода развития мысли (и чья
непостижимость, как это ни плохо, оказывается единственной терапией, которую признает