Читаем Lost structure полностью

архитектурной беллетристики, хотя и вполне умеренной". Кажется, следует объясниться по поводу

понимания диалектики следования-нарушения кода (формы и открытости, о которых мы писали в "Открытом

произведении"). Следует припомнить сказанное в A.3.I 3. по поводу поэтики Аристотеля: в эстетическом

сообщении должно внезапно обнаруживаться что-то такое, чего публика не ждет, но для того чтобы это

обнаружение состоялось, оно должно опираться на что-то хорошо знакомое — отсылать к знакомым кодам.

Во второй версии речь идет о перевороте, при котором свободное формотворчество, не принимающее во

внимание совершающиеся в жизни общества конкретные коммуникативные процессы, превращает

архитектуру в чистое изобретательство предназначенных для созерцания форм, т.е. в скульптуру или

живопись Напротив, в третьей версии имеется в виду некоторое преобразование исходного материала, причем преобразование свершается в миг узнавания и вовлечения его в новый проект. Противоречивая

взаимосвязь признанного и отвергнутого как раз и составляет нерв того "кода утопии", который Дзеви по

праву признает заслуживающим обсуждения.

245

кодифицируют уже состоявшиеся решения-сообщения и не способны порождать новые

сообщения 31.

II.3.

И все же обращение к антропологическому коду угрожает — во всяком случае так может

показаться — методологической чистоте семиологического подхода, которого мы до сих пор

старались придерживаться.

Что в самом деле означают слова о том, что архитектуре надлежит вырабатывать собственные

коды, соотнося их с чем-то, что находится вне eel Значит ли это, что знаки, которые она должна

привести в систему, упорядочиваются чем-то извне, тем, к чему они относятся, и стало быть, референтом?

Мы уже высказывались (A.2.I.4.) в пользу того, что семиологический дискурс должен

ограничиваться только левой стороной треугольника Огдена — Ричардса, потому что семиология

изучает коды как феномены культуры и — независимо от той верифицируемой реальности, к

которой эти знаки относятся, — призвана исследовать то, как внутри некоего социального

организма устанавливаются правила соответствия означающих и означаемых (и здесь никак не

обойтись без интерпретанта, который их означивает при помощи других означающих), а также

правила артикуляции элементов на парадигматической оси. Из этого не следует, что референта

"вообще нет", но только то, что им занимаются другие науки (физика, биология и др.), в то время

как изучение знаковых систем может и должно осуществляться в универсуме культурных

конвенций, регулирующих коммуникативный обмен. Правила, которые управляют миром знаков, сами принадлежат миру знаков: они зависят от коммуникативных конвенций, которые — если

принимается чисто оперативистский подход к исследованию — просто постулируются или (в

онтологической перспективе) определяются предполагаемой универсальной структурой челове-

ческого разума, согласно которой законы любого возможного языка говорят посредством нас (см.

весь раздел Г 3, а также 5)

Если применительно к архитектуре и любой другой знаковой системе мы утверждаем, что правила

кода зависят от чего-то, что не принадлежит миру кодов, то тем самым мы снова вводим в

обращение референт и все, что с ним связано, в качестве единственно способного верифицировать

коммуникацию 32. В конце концов, и такая точка

31 Ср. вопросы, поднятые Б Дзеви ("L'Architettura", 146—147)

32 Мы, таким образом, снова превращаем референт в элемент сигнификации, такова была позиция Сартра в

его полемике со структурализмом и таков же тезис "защитников" реальности, таких как Резников (Semiotica e marxismo, cit.) или Ласло Антал с его семантическими штудиями (Problemi di significato, Milano, 1967), в

которых весь груз проблем, связанных со сложной организацией кодов и лексикодов, переадресуется

денотату.

246

www.koob.ru

зрения имеет право на существование, но в таком случае архитектура представляла бы собой

феномен, подрывающий все семиологические установки, она оказалась бы тем подводным

камнем, о который разбились бы и все наши изыскания33.

И мы не случайно заговорили об антропологическом "коде", т. e. о фактах, относящихся к миру

социальных связей и условий обитания, но рассматриваемых лишь постольку, поскольку они уже

оказываются кодифицированными и, следовательно, сведенными к феноменам культуры

II.4.

Ясный пример того, что представляет собой антропологический код, мы можем получить, обратившись к проссемике 34. Для проссемики пространство является "говорящим". Расстояние, на

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки