«Лонгхольмский сиделец» и другие…

Направляясь на своем, уже довольно обшарпанном от частой езды по фронтовым дорогам «даймлере» по Унтер-ден-Линден к Дворцовой площади, шеф германской разведки подполковник Вальтер Николаи, заметив изредка снующих по проспекту людей с серыми изможденными лицами, вспомнил вдруг, что творилось здесь год назад, когда после объявления войны России празднично одетые и возбужденные берлинцы шествовали к Дворцовой площади, чтобы приветствовать своего кумира кайзера Вильгельма. Тогда у ворот российского императорского посольства толпа до хрипоты воспевала гимн «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!». Слышалась площадная ругань в адрес России и ее союзников. Главный проспект Берлина был похож на реку, вышедшую из берегов, которая, шумно перелившись через Дворцовый мост на остров Шпрееинзель, затопила собой все пространство Дворцовой площади… В этот пасмурный осенний день площадь была пуста. Лишь по периметру ее сновали взад-вперед шуцманы и однообразно одетые в серые пальто и котелки вездесущие «топтуны», которые выстраивали по периметру площади посуровевших за последнее время берлинцев, недовольных повсеместно вводимой карточной системой на продовольствие.

Резиденция императора готовилась торжественно и хлебосольно принять героев победоносных сражений на Восточном фронте. Но шеф германской разведки знал об этом немного больше, чем все остальные. Он знал, что кайзер вызвал в Берлин Гинденбурга, Людендорфа и начальника Генерального штаба Фалькенгайна не только для того, чтобы поблагодарить за блестяще проведенную операцию по освобождению исконно прусских прибалтийских земель, а в большей мере затем, чтобы подвести итоги заканчивающегося года и наметить стратегию германской армии на 1916 год. Накануне этого секретного совещания Вильгельм признался Николаи, что очень бы хотел, чтобы «восточник» Гинденбург и «западник» Фалькенгайн, умерив свои амбиции, наконец-то помирились. В ответ на это Николаи привел слова Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись, пока не предстанет небо с землей, на Страшный Господень суд», на что кайзер, окинув его своим пронзительным взглядом, изрек исторические слова: «Только Богом избранная Германская империя, объединив Восток и Запад, наконец-то покончит с этим извечным противоречием! Но, даже если, по воле провидения, великогерманскую идею мирового господства нам не удастся воплотить в этой жизни, то, видит Бог, это непременно совершат наши ближайшие потомки». Вездесущий адъютант тут же занес эти пророческие слова в свой блокнот чтобы позже запечатлеть их на скрижалях истории.

Николаи, глядя не реденькие группки людей, расставленные полицейскими вокруг Дворцовой площади, вспомнил, как в день объявления о начале войны в патриотическом угаре восторженно орала толпа. Народу было столько, что яблоку негде было упасть. Сквозь несмолкаемый гул слышны были восторженные крики и здравицы сытых и радостных бюргеров, рабочих и фермеров. Площадь то и дело озарялась магниевыми вспышками вездесущих фоторепортеров. Все с надеждой смотрели на балкон, где по большим праздникам обычно являлся народу кайзер. Тогда Николаи с большим трудом протиснулся к самому балкону, на котором вскоре во всем своем величии и блеске появился император Вильгельм II в полевой форме и, словно Наполеон, заложив руку за обшлаг мундира, орлиным проницательным взором окинул бурлящую площадь.

«Для Германии настал грозный час испытаний! – громогласно объявил он. – Окружившие фатерлянд со всех сторон враги заставляют нас защищаться. Да не притупится меч возмездия в наших руках… Я призываю вас пойти в церковь, преклонить колени перед Богом, справедливым и всемогущим и помолиться за победу нашей доблестной армии»…