«Лонгхольмский сиделец» и другие…

Но каким образом ефрейтор Кузьмин, вахмистры Загородин и Стронский, другие мои боевые товарищи, с боями преодолевая сегодня эти, далеко не гостеприимные Карпаты, обязаны повлиять на судьбу России, а то и всей Европы? Только одним, ставя на заклание свои жизни. Чем больше русских солдат будет брошено в ненасытное жерло войны, тем увереннее будут чувствовать себя европейские союзники. Тем громогласней будут трезвонить о своих победах французы и англичане на Западном фронте, замалчивая то, что все их известные виктории обильно политы кровью русского солдата на фронте Восточном…

Так размышляя о войне и судьбах нижних чинов, я неотрывно наблюдал в бинокль за дозором, с опаской ожидая появления разъезда австрийских драгун. Увидев, что гусары благополучно добрались до леса, я облегченно вздохнул. В лесу охотники были словно в собственном доме. Каждое дерево, каждый куст был для них отличным укрытием, а густая трава заглушала шаги и не оставляла почти никаких следов.

Но не прошло и четверти часа, как со стороны леса послышались частые выстрелы, и на дорогу, отстреливаясь, выскочили мои охотники. Ефрейтор Жданов тащил на себе раненого, двое других прикрывали этот спешный отход. Заметив, что Кузьмин, отбиваясь от невидимого врага, хромает, припадая на правую ногу, я крикнул:

– Ну что, братцы, пропадают наши товарищи-гусары! Неужели не поможем?

Все десять охотников, которые остались со мной на обрыве, как один, не раздумывая, откликнулись на мой призыв, готовые ко всему.

– Со мной Твердохлебов и Задорожный, – охладил пыл своих кавалеристов я. – Ефрейтор Турчак и все оставшиеся поддержите нас огнем со своих позиций. С Богом, гусары! С нами удача!

Быстро скатившись по крутому склону с обрыва, я, выбежав на дорогу, сразу же заметил, как из леса вслед за гусарами выскочили с десяток австрияков и, не стреляя, бросились в погоню.

«Слава богу, что не видно австрийских улан, а то бы порубили моих молодцов в два счета, – подумал я, оценивая на бегу обстановку. – Враги явно намереваются захватить охотников в плен».

Заметив подкрепление, спешащее на помощь дозору, австрийцы остановились. Недолго посовещавшись, они вскинули винтовки и начали палить. Пули, казалось, свистели со всех сторон, но гусары, ведомые лишь одной мыслью: во что бы то ни стало спасти из рук врага своих товарищей, не обращали на них никакого внимания.

Помощь подошла вовремя. Раненный в ногу Кузьмин уже готов был упасть, когда я подхватил его на руки и вслед за ефрейтором Ждановым кинулся к спасительным позициям. Наш отход прикрывали Твердохлебов, Задорожный и легко раненный ефрейтор Слободько. Они, попеременно останавливаясь, вели по противнику прицельную стрельбу. Массированный огонь по преследователям был открыт и с обрыва. Потеряв трех человек, австрийцы отказались от преследования и начали отходить в лес, где вскоре и скрылись за деревьями.

Добравшись до позиции вахмистра Стронского, я предал Кузьмина на руки фельдшеру Сметанину, который был в команде охотников и за санитара, и за врача. Осмотрев рану на его ноге, тот быстро и умело ее перебинтовал.

– Повезло тебе, ефрейтор, – заявил он, – пуля прошла навылет. Но тебя непременно надо отправить в санитарный обоз. Может быть нагноение. – И, не обращая внимания на стоны Кузьмина, направился к другому раненому, которого вынес на себе ефрейтор Жданов.

Тяжело раненный в бою вольноопределяющийся Абрамов, невысокого роста, худенький гусар, больше похожий на недоучившегося студента, чем на рубаку-кавалериста, до войны работал в мастерских Николаевской железной дороги. Я взял его в свою команду лишь за его обширные познания в технике. Абрамов разбирался не только в паровозном деле, но и чинил брошенные австрийцами из-за поломок автомобили и мотоциклетки. Еще с юности его заветной мечтой была служба в армии. Но по настоянию отца, мастера железнодорожного депо, он пошел в техническую гимназию, а после ее окончания работал на железной дороге. Только с началом войны он во всеобщем патриотическом угаре ушел добровольцем на фронт. В команде охотников со временем он стал не только лихим рубакой, но и незаменимым летописцем, фиксируя в своей записной книжке все самые значимые события и рейды, участником которых был. На отдыхе Абрамов вытаскивал из нагрудного кармана свою записную книжку, огрызок карандаша и делал свои записи, а потом с чувством читал о героических действиях охотников и их командира. Его захватывающие рассказы приходили послушать и офицеры из других эскадронов. И вот сейчас общий любимец, порывисто дыша, лежал с закрытыми глазами, терпеливо перенося все манипуляции, которые производил с ним фельдшер. На обнаженной груди гусара зияла глубокая рваная рана от разрывной пули.

– Без операции здесь не обойтись, – беспомощно развел руками Сметанин и, осторожно вытащив пинцетом из раны кусочки материи, обработав ее края йодом, туго перебинтовал раненому грудь.