Ломая печати

Достаточно было прочитать первые абзацы, чтобы понять — это компас. Это утес, и взобраться на него — значит овладеть ситуацией. Увидеть ее начало, к которому, разумеется, понадобится найти и конец. Это был ключ. Или если не ключ, то хотя бы ключик к сложной загадке. Проводник по запутанным лабиринтам.

И по сей день не знаю, поблагодарил ли я тогда, попрощался ли: я сразу помчался в редакцию. Прямо к шефу. Ворвался к нему и бросил добычу на стол. Он оценил ситуацию с первого взгляда.

— Когда выезжаешь? — спросил он по-деловому, как человек бывалый.

— Завтра. Или, может, послезавтра, — прикинул я возможные варианты.

— Что тебе для этого надо?

— Машину и много места в газете. Целые полосы.

— Первое — изволь, а насчет второго — посмотрим. Я издаю не календарь, а ежедневную газету. Мне нужны репортеры, а не писатели.

На другой день я зашел проститься. Перед зданием редакции стояла видавшая виды «шкода». В ней спортивная сумка, в сумке зубная щетка, пижама и те двадцать страниц заключительного донесения. Мое спасение и надежда.

— Ни пуха ни пера, — проворчал шеф. — А кстати, как ты, собственно, собираешься начать?

— Будь спокоен, — заявил я решительно. — Разберусь.

ПРОЛОГ

Когда Гитлер начал на востоке генеральное и, по его мнению, последнее наступление на Сталинград и Кавказ, захватив к этому времени Севастополь и Ростов, а Красная Армия с тяжелыми боями отступала; когда «лиса пустыни» Роммель ломал хребет британцам, разбив их оборону у Тобрука и взяв в плен тридцать пять тысяч солдат, достиг Марса Матрук, самой восточной точки африканской экспедиции; когда державы оси, упоенные триумфами, ликовали в предвкушении скорой победы, когда многие потеряли веру в способность союзников разделаться с Гитлером, маловерные падали духом, колеблющиеся метались в сомнениях и склонялись то в одну, то в другую сторону, то есть в тот самый момент, когда пошатнулась вера в будущее, два французских офицера с помощью хитроумной выдумки выбрались из немецкого лагеря для военнопленных Виденау (военный округ Бреслау VIII/6, вблизи оккупированной Чехии и Моравии); другие заключенные, спрятав их в ящики, забили гвоздями и вынесли из лагеря.

Если сегодня, спустя годы, мы исследуем источники решимости этих офицеров, источники, из которых они черпали силы, рождается много суждений о нравственной ценности этого делающего им честь поступка. Но все эти суждения опираются на те законы, которые устанавливают и определяют основные ценности человеческого бытия, ценности, значение которых непреходяще. Это стремление к свободе и справедливости. Верность собственным принципам. Желание оставаться самим собой. Независимость своих основных жизненных позиций. Это сила, побуждающая поддерживать все, что освобождает дух и не позволяет поработить человека. Она дает смелость воспротивиться насилию.

Все их дальнейшие действия позволяют с полным правом сделать именно эти выводы.

Дело в том, что они бежали на Балканы, к партизанам Тито, с тем чтобы быть там, где шла борьба со злом.

По пути к цели им предстояло пройти по территории стран, где поскользнуться значило свалиться в пропасть.

Прежде всего через оккупированную Чехию и Моравию. Через этот терзаемый немцами остаток обкромсанной, проданной и преданной в Мюнхене Чехословакии, включенной в «Великую германскую империю» под названием «Протекторат Богемия и Моравия», который тогда был сценой, где разыгрывалась самая жестокая и не имевшая себе равных по масштабам полицейская облава. Ибо именно тогда почти полмиллиона нацистских вооруженных солдат прочесывало города, деревни, хутора, леса, горы и долины, дома, улицы, проверяя документы, контролируя каждый шаг почти пяти миллионов жителей. Они искали тех, кто бросил бомбу в человека, ехавшего в зеленом «Мерседесе SS-3». С третьим порядковым номером в империи, с номером, следовавшим за номерами машин Гитлера и Гиммлера.

И вот через эту землю и вдоль ее границ пробирались двое французов, беглецы, готовые на все. Они знали, что один-единственный неверный шаг на территории, где действует осадное положение, означает конец всех надежд. Для офицеров, бежавших из плена, тут не могло быть снисхождения.

Ибо месть за бомбу для Гейдриха была безжалостна.

Гиммлер уже в первый день послал из Берлина приказ по телетайпу:

«Арестовать десять тысяч заложников, прежде всего — оппозиционную чешскую интеллигенцию. Из них сегодня ночью расстрелять сто наиболее известных».

Франк позвонил по телефону:

«Деревню Лидице сжечь. Сровнять с землей. Всех взрослых мужчин расстрелять. Всех женщин отправить в концентрационный лагерь. Детей онемечить, отослав в рейх, в семьи эсэсовцев».