Локи все-таки будет судить асгардский суд?

— Ты был искусным манипулятором, заставляющим брата совершать выгодные тебе поступки, за которые, как ты сам недавно отметил, отвечать будет он. — Это была похвала, первая за весь разговор, и Один надеялся, что Локи поймет его правильно. Но не тут-то было. Сын смотрел на него настолько недоуменно, что царь Асгарда едва не рассмеялся в голос. Неужели собственные дети и в самом деле считают, что он не видит ничего дальше собственного носа? Что ж, пускай Локи усвоит сегодня главный урок: Всеотец не может чего-то не замечать, но он может давать событиям развиваться так, как они того пожелают, если это не противоречит его интересам или не нарушает покой девяти миров.

— Почему? — голос Локи дрожал от удивления. Сказанное его настолько поразило, что похвалу он даже не заметил. — Если ты всегда это знал, почему я оставался безнаказанным? — Царевич опустил голову. Отец лгал ему сейчас, иначе и быть не могло. Локи очень хорошо помнил, на какие именно пакости подбивал брата, помнил, как тот сам потом доказывал отцу свою вину и гордился проступками.

— Отсутствие предрассудков сделает тебя мудрым царем. И если Тора все устраивало, зачем я буду вмешиваться в ваши личные взаимоотношения? — То, что казалось царевичу столь важным и особенным, было для царя не более значимым, чем полет мелкой мошки.

— Но это же нечестно! — воскликнул Локи. Отец. Бог всех миров. Кто он такой на самом деле? Знал ли Локи хоть немного то существо, что стояло перед ним? Образ отца — справедливейшего духа всех девяти миров — рушился на корню, подобно образу родной матери. Локи всегда знал, что в политике и на войне нет места настоящей справедливости, но считал, что в семье Один проявляет все свои лучшие качества.

— Не более чем позволять тебе мне лгать, — царь Асгарда бросил фразу небрежно, между делом, будто не догадывался, что она вызовет еще большую смуту в и так пошатнувшемся рассудке.

— Когда? — послышался вполне ожидаемый вопрос.

— Каждый раз, — беспечно откликнулся Один, наслаждаясь собственной постановкой: даже затея с белкой не принесла ему столько удовольствия, сколько эта отповедь. — Я обучил тебя искусству лжи, а ты этого даже не заметил среди прочих навыков, за которые с тебя требовали отчет.

Он обернулся, чтобы насладиться очередной волной потрясения на лице юного бога. Ради одного только этого выражения хотелось удивлять его бесконечно. Один позволил себе несколько мгновений полюбоваться искренними эмоциями и только потом продолжил раскрывать болезненную правду.

— Ты за все эти столетия так и не понял, в каком случае проступки и шалости, независимо от их тяжести, сходили тебе с рук. Тебе удавалось избежать заслуженного наказания только в том случае, если я считал очередную ложь удачной. А если нет, то, вспомни, я всегда объяснял тебе, почему твоя ложь не удалась, — самодовольство отца сквозило в каждом слове, в каждом движении. Но в этот раз Локи было, что возразить.

— Почему ты думаешь, что мои оправдания всегда были лживыми? — Царевич судорожно пытался вспомнить суть «допросов», как он мысленно называл обвинительные речи отца с самых ранних зим. Да, отец никогда не допрашивал, если не было вины, и да, страшась гнева и следующих за ним лишений, Локи не раз пытался вывернуться, представить свои поступки в другом свете. Он начинал оправдываться, говорил, порой путаясь в словах и забывая, с чего начал. И отец действительно иногда уходил, так и не тронув его, удовлетворившись лживыми объяснениями, а иногда резко прерывал его речь: «Ты изолгался, сын мой». А вот дальше. Да, Локи действительно очень хорошо помнил, насколько подробно отец расписывал ошибки во вранье, все несостыковки, не подкрепленные доказательствами факты. Царевич тогда стоял ни жив ни мертв, страстно желая только, чтобы отец как можно дольше расписывал его вину и не переходил к расправе. Он почти не слышал слов, но зато потом, обычно ближе к ночи, они всплывали в памяти, и Локи, раздумывая над ними, строил новую линию поведения, надеясь, что в следующий раз у него получится избежать наказания. Его никогда не удивляло, что отец расписывает ошибки во лжи, он и проступки расписывал столь же подробно, дабы виновный полностью осознавал всю глубину своей неправоты и принимал наказание как избавление от стыда, а не как невероятно жестокую кару из рук царя.

— Я не думаю. Я знаю.

Уверенный тон отца вернул Локи в реальность.

— Откуда? — с интересом спросил царевич. Ему было гораздо интереснее, с какой стати Всеотец вообще позволял ему лгать, но он решил задавать вопросы последовательно.

— Я никогда в своем решении не полагался только на твои слова, у меня всегда было гораздо больше информации о случившемся, — отец открыто улыбнулся. — Ты сам прекрасно знаешь некоторых из тех, кого я приставлял следить за тобой и Тором.