Локация «Берег»

— Хотели нас спровоцировать. Нет, правда. Во-первых, они нам дали понять, что на Дахака вышли. Жаль. Я ведь его предупреждал. Пытаются показать, что они держат ситуацию под контролем. А во-вторых… — Олег задумался, потеряв мысль.

— А во-вторых, Дахак, может, и жив, а в газете очередная деза, чтобы поторопить тебя с выездом в ЮАР.

— Не понимаю, Сергей Романович, сначала мы активно начинаем работать по этому письму, вы даже отправляете меня в Лондон искать Дахака. А теперь стоп-машина. Почему?

— Пока такая неясность, суматоха в стане сисовцев, статейка эта туманная — надо выждать и понаблюдать.

— Ну да, — поджал губы Олег. — А пока мы будем ждать и наблюдать, документы уведут у нас из-под носа.

— Поживем-увидим… И вообще, что ты творишь? — горькую пилюлю Сорокин оставил напоследок. — Кто позволил запрашивать материалы, тем более по Кедрову? Мы же определились, что материалы эти нам недоступны. Всех хочешь перехитрить, доказать, что прав, а я перестраховщик?

— Мне, тем не менее, выдали кое-что. — Олег помахал в воздухе пожелтевшей папкой. — Был еще один Кедров. Иван Аркадьевич. Отец нашего Александра — Германа Крэйса. И вот его дело мне выдали без проволочек.

Осень 1920 года

Колокольный звон стлался над водой Севастопольской бухты. И дым пожара, начавшегося рядом с вокзалом, поднимался в небо, вызывая чувство тревоги. Кажется, горели склады американского Красного Креста.

В крохотной каюте, холодной металлической коробке без иллюминатора, поджав ноги, на койке сидела молодая жена военврача Ивана Кедрова.

— Словно нас отпевают! — глухим голосом сказал Иван. — Неужели это все? Конец России…

— Иван Аркадьевич, я вам благодарна, что вы взяли меня с собой, — восемнадцатилетняя Тоня была бледна, и ее темно-синее глухое платье с высоким воротом оттеняло эту бледность. — Я понимаю, что наше венчание — это акт благотворительности с вашей стороны. Не хочу связывать вас по рукам и ногам. Учитывая обстоятельства нашего бракосочетания, смею вас уверить, я не собираюсь отравить вам жизнь своим присутствием, вы можете считать себя свободным от обязательств.

— Не говори ерунды! — вспыхнул доктор. — Мне двадцать семь лет и я отдаю себе отчет в своих действиях. Да, венчание было несколько поспешным, — он подкрутил ус. Каштановые богатые усы зрительно удлиняли его лицо, придавали солидности, как и круглые очки в тонкой металлической оправе. — Но отныне мы — муж и жена перед людьми и перед Богом. Не надо плакать… Не люблю этого. — Иван поморщился и вышел из каюты.

На палубе толпились моряки, не занятые вахтой, и гражданские. Кто со слезами на глазах, кто закаменев — стояли и смотрели на тающие в дымке берега Крыма…

У Кедрова звучали в голове недавние два воззвания Врангеля к войскам. От слабой надежды на продолжение борьбы первого, ко второму воззванию, когда пришло понимание, что всё кончено.

«Слушайте, русские люди, за что мы боремся:

За поруганную веру и оскорбленные ее святыни.

За освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших Святую Русь.

За прекращение междоусобной брани.

За то, чтобы крестьянин, приобретя в собственность обрабатываемую им землю, занялся бы мирным трудом.

За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.

За то, чтобы русский народ сам выбрал себе Хозяина.

Помогите мне, русские люди, спасти Родину.

Генерал Врангель».

«Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок Русской земли, где существует право и правда.

В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.

По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.