Оба штатских уже успели нажраться до того состояния, при котором тянет брататься со всем светом. Старик позволяет более высокому из них хлопнуть себя по плечу и заплетающимся языком пожелать: «
Я готов провалиться сквозь землю со стыда.
По счастью, когда нам настало время уходить, вместо веревочной лестницы подали трап. Благодаря тщательному затемнению я смог переброситься несколькими словами с капитаном «Везера», задержав его так, чтобы мы несколько поотстали от остальных. Мне не пришлось много говорить. Он взял письмо без лишних объяснений.
— Я позабочусь о нем, — пообещал он.
С нижней палубы на наш мостик перебросили сходни. Опершись одной рукой на прибор наведения, я переваливаюсь внутрь нашего мостика. Неожиданно меня охватывает чувство привязанности к нашей лодке, и я прислоняю обе ладони к прохладному влажному металлу бульверка. Я чувствую, как под моими руками вибрирует сталь: дизели заработали.
Раздаются команды к отходу. Сверху выкрикивают напутствия.
Старик хочет уйти как можно быстрее. Я уже еле различаю фигурки людей на «Везере», машущие нам на прощание.
Внезапно совсем рядом с нами оказываются огни парохода, бегущие вдоль его левого борта. Старик велит принести на мостик сигнальный прожектор-ратьер. Что он задумал?
Он сам передает: «Антон, Антон»[84]. С борта теплохода отзываются вспышки карманного фонарика.
— B-u-e-n-v-i-a-j-e[85], — читает Старик.
Потом он отвечает: «G-r-a-c-i-a-s»[86].
— Я тоже немного владею иностранными языками! — говорит Старик, и затем добавляет. — Они видели нас — это как пить дать. Теперь, по крайней мере, есть вероятность, что они примут нас за вежливых Томми или что-нибудь в этом роде.
Наш курс — сто семьдесят градусов — почти прямиком на юг.
Дозаправка в Виго приободрила команду.
— Все прошло неплохо — вот только они вполне могли расстараться и приготовить к нашему прибытию нескольких женщин! — долетает до меня из жилого отсека. — Их бы сразу трахнули, прямо на трапе!
— Эти парни были просто в шоке от нас! Чего стоил один Старик в своем любимом свитере — уже на одно это стоило посмотреть!
Оцепенение, заставившее всех замолчать после сообщения о повороте на Гибралтар, похоже, исчезло. Можно подумать, что они рады отправиться в Средиземноморье просто, чтобы сменить обстановку.
Френссен клянется, что у него был брат, служивший в Иностранном легионе. Он описывает пустынный пейзаж с финиковыми пальмами и оазисами, миражами, крепостями посреди песчаных равнин и до умопомрачения роскошными борделями «с тысячами женщин — а также мальчиков — кто что пожелает!»
Пилигрим тоже начинает предаваться воспоминаниям:
— У меня раньше была подружка, которая просто кончала от брюк на молнии. Она не могла сдержать себя даже в трамвае. Она непрестанно терлась своим бедром о мою ширинку, то расстегивая, то застегивая ее, вверх, вниз… прямо как гильотина — от нее мужчин тоже бросает в дрожь!
— Ну а ты что? — допытывается Вихманн.
— Что я? А что я? Это прямо как великий герцог Йоркский в детском стишке — «когда он вставал, то вставал»…
— Да уж, у кого быстро встает, тот быстро кончает!
— Ну ты и скотина — никакого такта!
На Вихманна внезапно находит мечтательность:
— Как приятно неторопясь потрахаться после обеда — негромкая музыка — можно слегка выпить — вот так лучше всего! Только ты и твоя симпатичная фрау Разрешите-Вам-Вставить!
В памяти всплывают воспоминания: неспешная любовь дождливым днем. Звенит дверной звонок, но нам нет до него дела. Другими словами — мы сейчас очень далеко от обыденной реальности. Занавески на окнах наполовину задернуты. Хозяйка отправилась за покупками. В доме только мы да кошка.
Позднее Френссен и Зейтлер спокойно, профессионально обсуждают выгоды разнообразных поз во время любовных игр.
— Иногда такое вытворяешь, — делится впечатлениями Френссен. — Однажды я завалил красотку на газон… прямо на пологом склоне. Боже, вот это было что-то — иметь ее, лежащую на наклонной поверхности. Но в конце, когда почувствовал, что вот-вот кончу, я развернул мадам на сто восемьдесят градусов.
Он обеими руками сгреб воздух, показывая, как именно проделал тогда этот маневр.
Еще позже между двумя койками слышится перешептывание:
— Ну, как ты?
— А как ты думаешь? Какая разница, куда нас пошлют, ведь так?
— Да брось ты, давай начистоту! Ты думаешь, я не понимаю, отчего ты такой понурый? Ладно, теперь-то уж все кончено! Не терзай себя понапрасну. О твоей крошке позаботятся. В конце концов, она очень даже впечатляющая куколка. Такая не будет долго пылиться в одиночестве…
На другой день в каюте младших офицеров преобладает задумчивая атмосфера, если не считать нескольких показных публичных выступлений Зейтлера и Френссена. Междукоечный треп прекратился. Нам предстоит не детская забава — теперь это уже понимают все.