Людовик XIV и его век. Часть первая

Впрочем, по правде сказать, своими необдуманными поступками Шале сам дал кардиналу прекрасный повод для обвинений, которые было угодно выдвинуть против него его высокопреосвященству. Шале, по характеру крайне насмешливый, нажил себе при дворе множество врагов, и даже король не был избавлен от его издевок. Одевая его величество, он передразнивал его ужимки и дурные привычки, и застенчивый и мстительный Людовик XIII не раз замечал это в зеркале, перед которым он стоял. К тому же Шале не останавливался на этом: он открыто высмеивал короля по поводу холодности его темперамента и его физической слабости. Все эти насмешки, вносившие некоторую напряженность в отношения между Людовиком XIII и его гардеробмейстером, превратились в преступления, когда Шале был обвинен в измене.

На другой день после его ареста стало известно, что, вопреки старинным законам королевства, для ведения суда над преступником король назначил уполномоченных, выбранных из состава парламента Бретани. Председательствовать в этом суде должен был Марийяк. Какое-то время все надеялись, что хранитель государственной печати отклонит сомнительную честь, которую ему оказали, поставив его во главе чрезвычайной комиссии. Но Марийяк был душой и телом предан кардиналу. Он не ведал, что шестью годами позднее его брата будет судить трибунал, подобный тому, в котором он теперь председательствовал.

Между тем следствие началось с той энергией и той келейностью, какие кардинал умел пускать в ход в такого рода делах. Королевский двор, приехавший в Нант для того, чтобы веселиться, впал в глубокое и мрачное уныние. Над городом витало нечто похожее на то затишье, какое сковывает землю, когда небо всем своим весом давит на нее перед летней грозой.

Королева, совершенно ошеломленная всем происходящим, бессознательно ощущала, что на этот раз она действительно оказалась в руках своих врагов. Гастон искал способ бежать, но, видя себя преданным ближайшим своим окружением, не решался кому-либо довериться и от безысходности предавался тщетной ярости и богохульству. Одна лишь г-жа де Шеврёз сохраняла присущие ей отвагу и энергию, ходатайствуя перед всеми за заключенного, но не находила ни одного человека, который пожелал бы выступить совместно с ней в защиту бедного Шале. Ришелье впервые начал проявлять себя в свете той кровавой миссии, какую, похоже, он получил из рук Людовика XI: арест герцога Вандомского и великого приора поверг в отчаяние самых гордых храбрецов. Госпожа де Шеврёз поняла, что в этом деле ей нечего надеяться ни на королеву, ни на герцога Анжуйского, боявшихся за самих себя. Она написала г-же де Шале, умоляя ее спешно приехать в Нант, ибо была уверена, что найдет по крайней мере в сердце матери ту самоотверженность и тот героизм, которые она тщетно искала в сердцах своих друзей.

Тем не менее следствие шло своим ходом; однако Шале, хотя и признавая письмо испанского короля подлинным, настаивал, что текст его собственного письма изменен. По словам Шале, его депеши маркизу де Легу никогда не содержали даже намека ни на гнусный заговор с целью убийства короля, ни на безумный замысел выдать королеву замуж за герцога Анжуйского, который был на восемь лет моложе ее. Он добавлял, что письмо, предъявленное кардиналом, почти полтора месяца оставалось в руках его высокопреосвященства, ибо до г-на де Лега оно так и не дошло, и утверждал, что человеку, имеющему столь искусных секретарей, нужно гораздо меньше времени, чтобы превратить самое невинное послание в губительное.

Это упорное запирательство поставило Ришелье в довольно трудное положение. Если бы речь шла лишь о том, чтобы приговорить Шале к смерти, то кардинал был достаточно уверен в преданности созданного им трибунала, чтобы не считаться с этой помехой; но дело заключалось в том, чтобы навсегда погубить в глазах короля королеву и герцога Анжуйского. При всей доверчивости Людовика XIII нужны были, однако, доказательства, чтобы должным образом обосновать в его глазах подобное обвинение.

И в самом деле, у короля уже начались сомнения, а кроме того, три особы, которых, возможно, привлекли на свою сторону королева, герцог Анжуйский или г-жа де Шеврёз, продолжали выступать против брака герцога Анжуйского с мадемуазель де Монпансье. Этими тремя особами были: Баррада́, фаворит короля, обладавший тем большим влиянием, что милости Людовика XIII он унаследовал от Шале и по всем другим вопросам выступал против своего предшественника; Тронсон, кабинет-секретарь, и Советерр, старший камердинер его величества. Они доказывали королю, что это очень плохой расчет — породнить уже почти мятежного брата с мятежной семьей Гизов, никогда не сводившей глаз с трона Франции, и что Гастон, присоединив к своему уделу огромные имения мадемуазель де Монпансье, сделается богаче, а значит, возможно, и могущественнее короля.