Людовик XIV и его век. Часть первая

Его высокопреосвященство, отлично знавший переменчивость короля, не ошибся в отношении Баррада́. Вскоре настал и его черед. Влюбленный в красавицу Крессиа, фрейлину королевы, и во что бы то ни стало желая жениться на ней, он возбудил ревность своего господина, который, сослав его в Авиньон, назначил затем в преемники ему Сен-Симона. Преемником же тот стал потому, пояснял король тем, кто расспрашивал его о причинах этого нового фавора, неожиданно возникшего при дворе, что Сен-Симон всегда доставлял ему достоверные новости, связанные с охотой, заботливо относился к его лошадям и, трубя в его охотничий рог, не напускал туда слюны.[6]

Понятно, что привязанности, покоящиеся на столь прочных основах, не могут длиться долго.

Кардинал, как уже было сказано, удовольствовался двумя этими изобличениями и, взяв с короля клятву хранить в тайне содержание письма Шале, удалился.

По всей вероятности, король и кардинал совершенно по-разному провели наступившую ночь.

На следующий день распространился слух, что Шале сделал страшные признания.

Общеизвестно малодушие Гастона. Первой его мыслью было бежать, но куда бежать? Господин де Ла Валетт отказался принять его в Меце; к графу Суассонскому он питал недоверие; оставалась Ла-Рошель.

Утром принц явился к королю за позволением совершить поездку к морю. Король страшно побледнел при виде входящего брата, с которым он еще не встречался после его разоблачения кардиналом. Тем не менее он очень нежно поцеловал брата; что же касается просьбы, с которой Гастон к нему пришел, то он отправил его добиваться этого позволения у его высокопреосвященства, заявив, что со своей стороны не возражает против такой небольшой поездки.

Гастон был обманут доброжелательным видом короля. Он решил, что слух о признаниях, сделанных Шале, был ложным, и отправился прямо в Борегар, загородный дом Ришелье. Кардинал, который стоял у одного из окон, выходивших на дорогу, следил, должно быть, за его приближением точно таким же взглядом, каким его любимый кот, милый домашний тигренок, следил за приближением мыши.

Великие министры всегда отдают предпочтение какому-нибудь виду животных, которых они любят и ценят с тем же пылом, с каким ненавидят и презирают людей: Ришелье обожал кошек, а Мазарини целыми днями играл с обезьяной и садовой славкой.

Кардинал встретил герцога Анжуйского у верхней ступени лестницы и пригласил его в свой кабинет, выказывая принцу все знаки уважения, какие ему было свойственно проявлять по отношению к тем своим врагам, которые занимали более высокое положение, чем он; затем он усадил Гастона, а сам остался стоять перед ним, как ни настаивал тот, чтобы кардинал тоже сел.

Странно было видеть этого принца, который, сидя в кресле, упрашивал стоявшего перед ним министра.

Гастон высказал свое желание совершить поездку к морю.

— А как ваше высочество желает путешествовать? — спросил его кардинал.

— Крайне просто, как частное лицо, — ответил Гастон.

— Не лучше ли было бы, — продолжал Ришелье, — подождать, пока вы не станете мужем мадемуазель де Монпансье, и тогда путешествовать так, как подобает принцу?

— Если я буду ждать до тех пор, пока не стану мужем мадемуазель де Монпансье, — возразил герцог Анжуйский, — то еще долго не увижу моря, ибо не рассчитываю жениться на мадемуазель де Монпансье так скоро.

— И почему же, монсеньор? — поинтересовался кардинал.

— Потому, — доверительным тоном ответил молодой принц, — что я поражен болезнью, делающей этот брак невозможным.

— Полноте! — воскликнул кардинал. — У меня есть рецепт, с помощью которого я непременно вылечу ваше высочество.

— В самом деле? И за какое время? — спросил Гастон.

— За десять минут, — ответил Ришелье.

Гастон взглянул на кардинала. Министр улыбался. Молодой принц счел эту улыбку язвительной и вздрогнул.

— И этот рецепт при вас? — спросил он.

— Вот он, — произнес кардинал, вынув из кармана признание Шале.

Герцог Анжуйский знал почерк заключенного. Обвинение, целиком написанное рукой Шале, было ужасно. Гастон смертельно побледнел, ибо, хотя он и не был виновен, ему стало понятно, что он погиб.

— Я готов подчиниться, сударь, — сказал он кардиналу, — но раз уж я согласен жениться на мадемуазель де Монпансье, то могу ли я знать, что со мной будет дальше?

— Скорее всего, монсеньор, — ответил кардинал, — в данных обстоятельствах вам придется удовольствоваться ручательством сохранения свободы и жизни.

— Как, — воскликнул герцог Анжуйский, — меня посадят в тюрьму и будут судить?! Меня, герцога Анжуйского?!