Любовники. Плоть

Хэл проснулся, не поняв со сна, где находится. Через миг вспомнил, что спал в одной из мраморных комнат среди развалин. В дверной проем лился свет луны, и был он ярче, чем на Земле. Лунный луч пал на что-то маленькое, свисающее головой вниз с дверного проема, ярко блеснул на влетевшем мелком насекомом. Мелькнуло нечто длинное и тонкое, схватило летуна и мгновенно втянуло в разинутую пасть.

Ящерица, одолженная сторожами развалин, надежная охрана от вредной живности.

Хэл повернул голову, выглянул в открытое окно. Там сидел еще один ночной ловец, постоянно ощупывавший языком свободную от москитов зону.

Из-за этого омытого луной узкого прямоугольника прозвучал голос. Хэл старательно прислушался, будто таким образом мог заставить тишину снова уступить голосу, но тишина длилась и длилась. Потом вдруг Хэл вздрогнул и развернулся – за его спиной послышалось пыхтенье и легкое постукивание. В дверях стояла тварь размером с енота. Квазинасекомое, из породы так называемых жуков-с-легкими, рыскающих в ночном лесу. Такого причудливого развития членистоногих на Земле не наблюдалось: в отличие от своих земных сородичей, они имели возможность доставлять себе кислород не только посредством трахей: позади пасти раздувались и опадали два хорошо различимых мешка, как у лягушки. Это ими пыхтел ночной гость.

Несмотря на зловещую форму легочного жука – он был похож на богомола, – Хэл не встревожился. Фобо сказал ему, что эти жуки для человека не опасны.

Вдруг комнату прорезал пронзительный сигнал будильника. На койке у стены проснулся и сел Порнсен, тотчас же увидел насекомое и завопил. Оно поспешно бросилось прочь. Шум, издаваемый механизмом на руке Порнсена, смолк.

Порнсен снова лег и простонал:

– Шестой уже раз эти сибные жуки будят меня!

– Отключи будильник, – посоветовал Хэл.

– Чтобы ты прокрался наружу и пролил свое семя на землю, – буркнул в ответ Порнсен.

– Ты не имеешь права обвинять меня в столь нереальном поведении, – ответил Хэл.

Но ответил машинально, без всякой злости. Он думал о том голосе.

– Сам Предтеча сказал, что никто не выше укора, – пробормотал Порнсен. Он вздохнул и продолжил, постепенно проваливаясь в сон: – Интересно, верен ли слух… сам Предтеча может быть на этой планете… смотрит на нас… предсказал… а-хаа…

Хэл сел в койке и смотрел на Порнсена до тех пор, пока дыхание гаппта не стало ровным и тихим. Да у него и самого веки отяжелели. Конечно же, этот тихий вкрадчивый голос, говоривший на непонятном языке – не земном и не озановском, ему приснился. Наверняка так и было: голос принадлежал человеку, а они с гапптом тут единственные гомо сапиенсы на двести миль в любую сторону.

И голос был женский. О Предтеча, снова услышать женщину! Не Мэри. Вот ее голоса он точно не хотел бы услышать снова, и даже о ней хотел бы ничего больше не слышать. Она была единственной женщиной, которую он – осмелится ли он это сказать? – имел. Это было печальное, отвратительное и унизительное испытание. Но оно не избавило его от желания – как хорошо, что Предтечи здесь нет и он не прочтет мысли – встретить другую женщину, которая подарит ему, быть может, тот восторг, которого он никогда не испытывал, разве что в момент пролития семени, а это – спаси его Предтеча! – было, он уверен, бесцветно и плоско по сравнению с тем, что его ждет…

– Сю Ярроу. Вехву. Се мфа, ж’нет Тастинак. Р’гатех ва ф’нет.

Хэл медленно поднялся с койки. Шею сковало льдом. Шепот действительно шел из окна! Хэл глянул туда – очертания изящной женской головки чуть клонились в сторону в окне, словно в коробе лунного света. И этот короб внезапно стал каскадом. Лунный свет мягко обтекал плечи. Белизна пальца перечеркнула черноту губ.

– Пу ваму ту бо чу. Е’утех. Силахс. Фвунех. Фвит, силфвуплех.

Оцепенелый, но послушный, будто его накачали гипно-липно, он двинулся к двери. Но по пути все же нашел в себе силы, чтобы оглянуться на Порнсена и убедиться, что тот спит.

На мгновение рефлексы едва не возобладали над ним и не заставили его разбудить гаппта. Но Хэл отдернул руку, протянувшуюся было к Порнсену. Нельзя не воспользоваться предоставленной возможностью. Тревога и страх в женском голосе сказали ему, что она в отчаянном положении и нуждается в его помощи. И очевидно было, что она не хочет, чтобы он будил Порнсена.

Что сказал бы Порнсен, что сделал бы он, если бы знал, что за дверями комнаты – женщина?

Женщина. Почему она оказалась в этом месте?

Что-то знакомое звучало в ее словах. Создавалось неясное, ускользающее впечатление, что язык этот он должен узнать.

Но нет, не узнавал.

Хэл остановился. О чем он только думает? Если Порнсен проснется и глянет на койку, проверяя, на месте ли его подопечный…

Он вернулся к койке и запихнул под одеяло чемодан, который ему выдал опекун. Свернул куртку и положил ее впритык к чемодану так, что часть куртки выползла на подушку. Может, Порнсен спросонья примет темное пятно на подушке и выпуклость под одеялом за Хэла.