Любовь в холодном климате

– Немного больше центрального корпуса в Версале, и воды там тоже гораздо больше. В Версале осталось только семьсот bouches[63] (как будет bouches по-английски? струи?). В Шевре их у нас тысяча пятьсот, и они все время работают.

Объявили, что обед подан. Пока мы двигались к столовой, Седрик останавливался, чтобы осмотреть различные предметы, любовно до них дотрагивался и бормотал:

– Вайсвайлер… Буль… Каффиери… Жакоб[64]. Как вам удалось заполучить эти шедевры, лорд Монтдор? Такие замечательные произведения!

– Мой прадед (а ваш прапрадед), который сам был наполовину французом, собирал их всю свою жизнь. Часть он купил в ходе распродаж королевской мебели после Революции, а часть пришла к нему через Монтдоров – семью его матери.

– И буазери![65] – воскликнул Седрик. – Первоклассный Людовик Пятнадцатый. В Шевре нет ничего подобного. Они так прекрасны, что похожи на ювелирные украшения.

Мы находились в малой столовой.

– Их он тоже привез из Франции и выстроил дом вокруг них. – Лорд Монтдор явно наслаждался энтузиазмом Седрика, он сам любил французскую мебель, но редко находил в Англии кого-то, кто бы разделял его вкус.

– Фарфор с монограммой Марии-Антуанетты восхитителен. В Шевре у нас есть мейсенский[66] сервиз, который она привезла с собой из Вены. У нас в Шевре много реликвий бедняжки Марии-Антуанетты.

– А кто там живет? – спросила леди Монтдор.

– Я, – ответил Седрик беззаботно, – когда хочу побыть в деревне. В Париже у меня прекрасная квартира, представление Героя о рае. – Говоря о себе, Седрик часто употреблял слово «герой», которое произносил со своеобразным нажимом. Леди Монтдор с энтузиазмом отнеслась к этому слову, но произносила его совершенно иначе, иронически. – Бельэтаж отеля «Помпон», понимаете? Чистейший Людовик Четырнадцатый. Крохотная, знаете ли, но там есть все, что нужно человеку, иными словами, спальня и спальный зал. Вы должны приехать ко мне погостить, дорогая леди Монтдор, вы будете жить в моей спальне, в которой комфортно, а я в спальном зале. Обещайте мне, что приедете.

– Мы посмотрим. Лично я никогда особенно не любила Францию, люди там такие легкомысленные, я предпочитаю немцев.

– Немцев! – горячо воскликнул Седрик, склоняясь над столом и взирая на нее сквозь очки. – Легкомыслие немцев ужаснет любого человека. У меня есть в Париже друг-немец, и более легкомысленного существа, леди Монтдор, не существует. Это легкомыслие причинило мне много душевной боли, должен вам сказать.

– Надеюсь, теперь вы заведете несколько подходящих английских друзей, Седрик.

– Да, да, к этому я и стремлюсь. Но, пожалуйста, не могли бы вы стать моим главным английским другом, дражайшая леди Монтдор?

– Думаю, вам следует называть нас тетя Соня и дядя Монтдор.

– В самом деле? Как вы очаровательны по отношению ко мне, как я счастлив здесь находиться! Вы, тетя Соня, словно расточаете вокруг себя счастье.

– Да, это так. Я живу для других, вероятно в этом причина. Горько то, что люди не всегда это ценят, они сами так эгоистичны.

– О да, эгоистичны, не правда ли? Я тоже всю жизнь становлюсь жертвой человеческого эгоизма. Этот немецкий друг, о котором я только что упоминал, – его эгоизм превышает всякое разумение! Как Герой от этого страдает!

– Ведь этот ваш друг – мужчина? – Леди Монтдор, казалось, была рада этому.

– Парень по имени Клюгг. Надеюсь совершенно забыть о нем, пока я здесь. Послушайте, леди Монтдор… дражайшая тетя Соня… после обеда я хочу, чтобы вы оказали мне великую, великую милость. Не наденете ли вы свои драгоценности, чтобы я мог видеть, как вы в них сияете? Я так страстно этого желаю!

– Право же, мой дорогой мальчик, они внизу, в комнате-сейфе. Их не чистили, наверное, уже целую вечность.

– О, не говорите «нет», не качайте головой! С той самой минуты, как вас увидел, я не думаю ни о чем другом, вы должны выглядеть в них поистине блистательно! Миссис Уинчем (вы ведь миссис, я надеюсь, да, да, сразу видно, что вы не старая дева), когда вы в последний раз видели тетю Соню, увешанную драгоценностями?

– Это было на балу в честь… – Я неловко запнулась, чуть не произнеся имени, которого теперь не полагалось упоминать. Но Седрик спас меня от конфуза, воскликнув:

– Бал! Тетя Соня, как бы я хотел увидеть вас на балу, я так отчетливо могу представить вас на всех важных английских торжествах! Коронации, лорды, балы, Аскот, Хенли[67]. Что такое Хенли? Не важно… И главное, я вижу вас в Индии, верхом на слоне, подобно богине. Как они, должно быть, благоговели там перед вами!

– Что ж, так оно и было, – сияя, ответила леди Монтдор. – Нас действительно боготворили, это было весьма трогательно. И, конечно, мы этого заслуживали, мы очень много для них старались, пожалуй, могу сказать, что мы сделали Индию известной. Знаете, едва ли кто-то из наших английских друзей когда-нибудь слышал об Индии, пока мы туда не отправились.

– Несомненно. Какую чудесную и захватывающую жизнь вы вели, тетя Соня. Вы писали дневник, когда были на Востоке? О, пожалуйста, скажите «да», мне так хочется его прочесть!