Любовь и жизнь леди Гамильтон

На столах, постаментах, консолях лежало старинное оружие и утварь. В трех стеклянных шкафах видны были римские вазы, покрытые черной или разноцветной росписью. Дядя Гревилла, сэр Уильям Гамильтон, извлек, их при раскопках Помпеи из лавы Везувия и доверил сохранение этих бесценных сокровищ племяннику. Тут же рядом на книжной полке блистательно были представлены оба многотомных труда господина посла о его наблюдениях у Везувия и о Флегрейских полях[52] в Королевстве обеих Сицилий. Но меж полуистлевших свидетельств ушедшей культуры, с одной стороны, и бледных проповедников отречения от земной жизни — с другой, сияя ничем не прикрытой наготой, простерлось, соперничая с живым, тело прекрасной женщины.

«Венера» Корреджо.

С высоты мольберта, выступая из тяжелой золотой рамы, она посылала улыбку, затаившуюся в уголках полных приоткрытых губ. Казалось, она победно смеялась и над мирской суетностью, и над религиозным отречением, над язычеством и христианством, над чувствами, мыслями и стремлениями прошлого и настоящего: отрицайте меня в своей близорукости, отворачивайтесь от меня сколько вам угодно! Все равно вы всегда вернетесь ко мне. Я мать и властительница всего, что было, есть и будет.

Гревилл нашел покрытую пылью, полуистлевшую картину в одной из лавок предместья, купил ее за гроши, притащил домой и кропотливо работал над ее реставрацией. На ней не было знака Корреджо. Но он не сомневался, что она принадлежит кисти великого итальянского мастера. А если это удастся доказать, то эта картина — почти состояние.

Он утопал в красноречии. Указывал на признаки, которые свидетельствовали о подлинности картины, и пытался убедить в этом слушательниц. Он весь был — страсть, сила, воля.

Эмма с трудом понимала то, о чем он говорил. Но внимательно слушала его, следя за каждым его движением и меняющимся выражением лица. Ей было тяжело сознавать, как мало она его знает. Он ей показался совершенно незнакомым человеком, совсем не таким, каким она его себе представляла. И теперь с помощью окружающих его предметов, его склонностей и занятий и всего того, что он говорил, она пыталась уяснить себе его подлинную сущность.

Почему при встрече с ее матерью он запретил называть свое имя? Почему во время поездки по городу прятался за задернутыми занавесками? Опасался людской молвы? Может быть, он просто трусил? Его радость по поводу того, что отделка Ромни столовой ему ничего не стоила… Мизерная обстановка комнат Эммы и матери… Нескрываемое удовольствие по поводу того, как дешево досталась ему Венера, — может быть, он мелочный скряга?

И, наконец, резкость, с которой он не упускал случая упрекнуть Эмму в недостатке образованности, — может быть, он заносчив, как школьный учитель?

После осмотра верхнего этажа он опять вернулся с дамами в их комнату для того, чтобы обговорить хозяйственные вопросы: лучше сделать это сразу же, сегодня, чтобы каждый знал, на что он может рассчитывать. Он сказал это коротко и ясно, так что было видно, что он действует по заранее обдуманному плану. А потом повел речь о своем положении и о том, как он представляет себе совместную, жизнь с ними.

Его семья относилась к знатнейшей ветви английского дворянства. Его отец, восьмой барон Брукс, первый граф Варвик происходил из знаменитого рода, давшего Англии многих королей, сыгравшего выдающуюся роль в истории империи. Покойная мать Гревилла была Элизабет Гамильтон, графиня Варвик, дочь лорда Арчибальда Гамильтона, губернатора острова Ямайка и Гринвичского госпиталя[53].