Любовь и жизнь леди Гамильтон

Они пожелали матери спокойной ночи и вместе поднялись по лестнице. На ходу она прислонилась к его плечу. И от этого прикосновения ее пронзила приятная теплота. Сладкая мечта билась в сердце… Забыто все, что когда-то случилось с ней. Сэр Джон, Геба Вестина, ребенок — ничего этого как не бывало. Она была молодой невинной девушкой. Непорочная и чистая, она рука об руку с любимым переступала порог своей первой ночи.

Перед ее дверью Гревилл остановился и протянул ей руку, как бы на прощание.

Вдруг она вспомнила, что в ее комнате стоит только одна кровать.

— А ты? — спросила она в замешательстве. — А ты где спишь?

Он отвел глаза. Казалось, он смущен так же, как и она.

— Я… за картинной галереей есть небольшая пристройка… над верандой первого этажа…

Вот где он спал! Отделенный от нее всей шириной дома.

— Почему ты не показал нам эту комнату? — спросила она, собрав всю свою волю. — Позволь мне взглянуть, удобно ли тебе там.

Не ожидая его согласия, она взяла из его рук дампу и прошла через свою комнату, лабораторию и картинную галерею. По пути свет ее мерцающей лампы упал на «Венеру» Корреджо. И опять Эмме показалось, что полные губы насмешливо улыбались…

Эмма тоже улыбалась. И тоже насмешливо. Пусть Гревилл ученый, мудрый и сильный — и все-таки она в чем-то превосходит его. Ведь она женщина, опытная женщина… И над собой она насмехалась — над своей мечтой о непорочности, что бы она с ней делала! Перед картиной Венеры эта непорочность превратилась в ничто!..

Маленькая комнатка, выходящая окнами в сад.

В открытые окна видны раскачивающиеся на ветру черные ветви. Бледный свет на востоке возвещал приближение нового дня…

Здесь, наверное, хорошо жить летом, над большим садом с его деревьями, кустами и цветами. А теперь здесь было пусто и тоскливо. В комнате не было даже самого необходимого. Только кровать, стул, умывальник. А ведь было еще место для нескольких удобных мелочей и для второй кровати.

Опять проснулось в ней недоверие. Она пыталась рассуждать холодно и трезво. Она была его любовницей. Хотела принадлежать ему. Почему же он не стремился к ней?

Она еще раз взглянула на него. Он не закрыл за собой дверь, а остановился у нее, как бы ожидая, что Эмма уйдет. Когда ее глаза встретились с его глазами, он робко отвернулся. В его лице не было ни малейшего осознания собственной мужской силы, стремления к господству. Он стоял, как юная девица, дрожа и краснея.

И откуда только он набрался тогда в театре Друри-Лейн храбрости поцеловать ее? Или это был внезапный взрыв подавленного желания, овладевающий иногда и самыми стыдливыми. Властный порыв, за которым пряталась робкая душа. Его удивительные мысли, речи, действия — теперь она поняла все, Несмотря на свои тридцать три года, он, наверно, никогда не знал женщины…

Ее охватило чувство неловкости. На глазах выступили слезы. Смущенно, с грустью смотрела она на Гревилла, между ними на стуле колебалось пламя. У стены в темноте громоздилась высокая кровать.

Что делать? Уйти, как этого, казалось, ждал от нее Гревилл? Робко, неуверенно она отвернулась, чтобы прикрыть окно. Чтобы за каким-то действием спрятать свое смущение…

Влетел порыв ветра… Пламя вспыхнуло и погасло…

Глава двадцать четвертая

Ее разбудил первый луч солнца. Она тихонько приподнялась и поглядела на Гревилла.

Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, подложив руку под голову. Рубашка его распахнулась, открыв белую грудь. Четко обрисовывался профиль — высокий лоб, благородный изгиб носа, мягкие линии губ. Пальцы руки, лежавшей на одеяле, были длинные, узкие, изящной формы. Брови — слегка нахмурены, будто и во сне он напряженно думал.

Кто знает, что таится за этим лбом! Какое обилие накопленных знаний хранилось там!

Он представлялся ей созданием иной, более высокой расы. И женщиной его должна была бы стать Венера Корреджо, с ее природной неистовой грацией, соединившей в себе упругую силу моря с первобытным плодородием земли. А не Эмма с ее крестьянским происхождением, отчаянным невежеством и сомнительными скитаниями…

Да, ей следует измениться, уподобиться ему!

Если бы она родила ему ребенка… ребенка, зачатого во взаимной любви, рожденного на свет с радостным криком! Не так, как тот, другой ребенок — плод грубого насилия, ее позора…

Она склонилась над ним так низко, что почувствовала на своем лице его дыхание. Под действием ее взгляда он открыл глаза.

— Эмили, что случилось?

Она обняла его, прижалась щекой к его щеке зашептала в ухо:

— Вдруг у меня будет ребенок от тебя! Чарльз, ребенок…

Еще в полусне, он мечтательно улыбнулся. Но вдруг высвободился из ее рук, как бы в испуге. Его голос звучал жестко и холодно:

— Ребенок? Не желай себе этого! Тогда между нами все было бы кончено!

* * *

К завтраку явился Ромни. Нагруженный коробками и свертками. Он был бледен и выглядел нездоровым, глаза блуждали, как обычно в его мрачные дни. Увидев Эмму, он застыл и в восторге воззрился на нее: