Любой ценой

-- Когда речь идет о судьбе ребенка, мать не станет считаться с формальностями. Как мне было не прийти к человеку, от которо-го сейчас все зависит!

-- От меня ровным счетом ничего не зависит. И в противопо-ложность вам я обязан считаться с формальностями.

-- Но, Павел Павлович! Вообразите, что я бросилась бы вам в ноги прямо на улице?! Разве вы могли бы оттолкнуть меня? Забудьте, что мы на официальной почве. Я столько слышала о вашей отзывчивости...

-- От кого же?

-- Ах, достаточно взглянуть, чтобы убедиться: вы порядочный человек, выросли в приличной семье, и потому к вам обращаются словно к родному, вот как я. Нет-нет, не мешайте мне сказать правду. Вы честный, вы добрый, вы не отвернетесь от материнско-го горя!

Знаменский согласился принять Холину, поддавшись импуль-су, в котором больше всего было, пожалуй, любопытства. Теперь сам не рад. Женщина заполняет комнату потоком взволнованных фраз, и выставить ее уже не так-то просто.

-- Не знаю, чего вы ждали от меня с моими необычайными достоинствами, но я не имею права разрешить Холину даже внеочередную передачу.

-- Как вы его... по фамилии... больно слышать. Если б только вы ближе знали Вадика! Конечно, это моя кровь, и я немного прис-трастна, но Вадик такой... такой... -- Она не находит достаточно красноречивых слов и вдруг выпаливает. -- Вы с ним похожи! Нет, серьезно, похожи!

-- В ваших устах это, вероятно, комплимент...

-- Еще бы!

-- ...но мы нисколько не приблизились к цели вашего визита.

-- Мне бы хотелось, чтобы вы поняли жизнь Вадика до того, как с ним случилось это несчастье.

-- Убийство человека вы называете "несчастье с Вадиком"?

-- Боже мой, Павел Павлович!.. Да ведь уже точно известно, что Вадик не убивал!

-- А кто же?

-- Разумеется, Тобольцев.

До сих пор Знаменскому все казалось ясным: беззаветная, слепая родительская любовь, готовая горы свернуть ради "своей крови". Сколько их, таких отцов и матерей, которые месяцами, а то и годами высиживают в разных приемных и исступленно доби-ваются освобождения, оправдания, помилования...

Но упоминание о Тобольцеве разом выводит Холину из разря-да просительниц и делает наступательной стороной.

-- Откуда же это вам известно?

-- Из его собственноручного письма!

Она достает и протягивает Знаменскому письмо. Тот, все боль-ше хмурясь, читает. И если дотоле он вел разговор с сухой усмеш-кой, то теперь не на шутку озабочен, и болтовня Холиной приоб-ретает для него серьезный информационный интерес: послание это от Тобольцева.

-- Как вы его получили?

-- Вынула из почтового ящика.

-- Когда?

-- Позавчера утром.

-- Позвольте взглянуть на конверт.

-- Конверт?.. Конверт... -- она открывает сумочку, суетясь, что-то в ней перебирает, затем решительно щелкает замком. -- Я поищу дома... но вряд ли он сохранился...

-- Он был надписан тем же почерком? -- Знаменский спраши-вает на всякий случай, уже поняв, что тут правды от Холиной не услышишь.

-- Да... или нет... Я спрошу мужа, письмо вынимал он... А вы недоверчивы. Но нет-нет, таким и должен быть настоящий следо-ватель -бдительным, проницательным! Вами невольно любу-ешься, Павел Павлович.

Самое смешное, что свои дифирамбы Знаменскому она произ-носит искренне. Лишь бы он не задавал каверзных вопросов.

-- Скажите, у вас есть мать?

-- Есть.

-- Громадный привет ей! Передайте, что она воспитала замеча-тельного сына! Уж я-то знаю, чего это стоит. Мы, например, не дали Вадику всего, что могли. В детстве, например, мы его, по-моему, недопитали.

-- Недо... что?

-- Недопитали. В смысле калорийности, витаминов. Ведь для растущего организма -- это все! Но Вадик рос не один. Митя, старший, то кончал десятилетку, то учился в институте, потом писал диплом, защищал, решалась будущая карьера. Нет-нет да и отрежешь кусочек пожирнее. А Вадика это ранило. Мы с мужем по старинке, не учитывая требований современной молодежи... словом, ограничивали Вадика. А на поверку вышло, что это его толкало... -- она запинается.

-- На что?

-- Ну... вынуждало занимать на стороне. А Вадик впечатли-тельный, нервный, ну просто как струна, как струна. Потому, я думаю, он и попал в эту глупую историю.

-- Думаете, от нервов?.. На конверте был целиком проставлен ваш адрес? Или только фамилия?

-- На конверте?.. Я спрошу мужа. Отчего вас интересует кон-верт? Ведь главное -- содержание, бесспорная вещественная улика!

-- Кто вы по профессии?

-- Я зубной врач, муж -- зубной техник. Ему шестьдесят семь, но он удивительный, просто удивительный труженик.

-- Еще не на пенсии?

-- Ах что вы, разве можно! Мы не мыслим себя без работы. Мой муж говорит: работа держит человека, как оглобли старую ло-шадь, убери оглобли -- лошадь упадет и не поднимется. Он замечательный мастер. Замечательный. С его протезами люди живут и умирают.

-- Ирина Семеновна, объясните же наконец, каких результатов вы ждете от нашей беседы?

-- Но... даже странно... я жду освобождения Вадика.

-- Тут решает следователь Панюков.

-- Однако вы должны передать Тобольцева в ведение Панюкову, и вот тогда уже... если мы правильно поняли в юридической консультации...