Люблю и ненавижу

Когда он вернулся в купе, открыл дверь, его будто обжег общий веселый, заразительный смех; «Я-то  т а м, а они здесь…» — мелькнуло у Алеши; он присел с краю, прислушался… Они продолжали смеяться, лишь мельком взглянув на него, она тоже только мельком бросила на него взгляд: как будто и не помнила его уже. «Почему же с ними?» — опять мелькнуло у него — обычная мысль ревности…

— …но он-то, он что ответил? — смеялась Надя.

— Он, он… — от смеха Алеша (второй Алеша — с пышными усами) выговаривал слова с трудом, — он… вот такой… кулак под нос… а потом… взял… поднял… и… хотел… в… кипящий котел…

— В кипящий котел? — продолжая по инерции смеяться, ужаснулась Надя.

— Ну, где сталь варится… мульды заливать…

— И? — Смеха уже не было.

— Я тут рядом оказался, толкнуло меня, схватил лом да по рукам ему… как плети сразу. Спас начальничку жизнь…

Алеше как-то не по себе было, потому что он не понимал ничего, поднялся и хотел уже выйти, но его остановил вопрос:

— Пойдешь с нами?

Он посмотрел на Надю, но не увидел в ее глазах ни раскаяния, ни воспоминания, что она назначила свидание, а сама не пришла.

— Мальчики в вагон-ресторан приглашают, — добавила она.

«В ресторан, — подумал Алеша. — Надо же…»

Но пока он стоял и думал, все уже поднялись и начали выходить из купе. Последней выходила Надя, незаметным движением она вложила свою ладонь в ладонь Алеши, сказала:

— Пошли.

Глаза их встретились. В этот миг, в этот краткий миг, не тогда, когда их глаза встретились, а когда она так доверчиво, мягко, нежно коснулась его, он почувствовал вдруг глубокую обиду.

Он довольно резко отстранил руку, она не поняла ничего и спросила:

— Почему? — когда он ответил:

— Нет.

Она уже вышла из купе. «С ними вот иди, подумал он. — Иди, иди…» — и ответил грубо:

— Не хочется.

Теперь, взглянув на него внимательно, она поняла, что не потому, что не хочется, а потому, что сердится.

И тут она почему-то рассмеялась, но он этого смеха не понял; дверь тем временем захлопнулась.

Он постоял у двери, совсем близко от нее, чуть не носом уткнувшись в зеркало, и видел там себя, но так близко, что не воспринимал себя. Потом все прошло, это вот зеркало, это вот он, стоит, зеркало отражает. Он сел к окну, чувствуя странность своего положения, хотя, казалось бы, что тут было странного? А было это ощущение оттого, что он не мог заставить себя не думать о ней. Даже не вообще о ней, а о том, что она там, с другими, не с ним; может, ей там весело, хорошо, приятно? И начал вспоминать, ведь это тогда, когда она рассказывала ему о себе, когда общее его состояние было: что он не вспоминает, не восстанавливает, а обретает мечту — это ведь тогда она как-то по-особенному смотрела на него, и он видел этот ее взгляд, ее глаза, губы, ресницы, волосы и слушал ее, конечно, тоже, только не запомнилось ничего из ее слов: так бывает, когда говорят о знакомом, близком. И позже у него была как будто вполне обоснованная уверенность, что им уже не нужно что-то изобретать или притворяться друг перед другом, чтобы быть близкими, — они были уже близки, но, как видно теперь, близки они не были. Вероятно, это был обман — обычный во встречах людей обман, на который идут и о котором мечтают, даже не осознавая того: обман этот есть ожидание родного существа.

Потом Алеша опомнился: услышал перестук колес, понял, что едет, вспомнил, куда и откуда едет… И тут дверь распахнулась, вбежал странный человек, взъерошенный, размахивая руками, подскочил к Алеше и, замахнувшись, закричал:

— Так она это к тебе? Ничтожество?!

Алеша хоть и растерялся, но успел сообразить, что сейчас получит оплеуху, привстал и пихнул человека в грудь. Тот, выпучив от неожиданного удара глаза, словно бы споткнулся, взмахнул вхолостую руками и полетел назад. Стукнулся незнакомец не сильно, но чувствительно — затылком о зеркало, от боли зажмурив глаза, и начал медленно оседать на пол. «Зеркало хоть не разбил…» — мелькнуло у Алеши.

— Ты что, — выдохнул Алеша, — спятил? Вот так шарики работают, а?!

Человек неопределенно сморщился, хотел махнуть рукой, но лишь повел ею — вялым, усталым движением.

— Точно спятил, — сказал Алеша.

Тот наконец поднялся, постоял, посмотрел, потрогал затылок рукой (Алеша внимательно наблюдал за ним), усмехнулся, повернулся, открыл дверь, но что-то замешкался. Лениво, с чувством брезгливости повернул голову в сторону Алеши, при этом было видно, как закрылся — устало и медленно — правый его глаз, и сказал-вздохнул:

— Дрянь вы все! — и вышел.

И чувство тревоги, которое было в Алеше, еще больше разрослось от этих слов. Странно-то оно странно все, но что-нибудь да это значит?

«А впрочем, — сказал себе, — все это ерунда». Он поднялся, открыл двери и пошел в вагон-ресторан.

— А вот и он! Легок на помине!