Любить и убивать

— Как договорились, — сказал Сырцов и поставил на асфальт рядом с полосатым матрасом «Распутина». Хотелось посмотреть, как будет радоваться водочке гебист — коммерсант — алкоголик. Обрадовался, конечно, алкоголик, реалистично обрадовался, достоверно. С шальным блеском в глазу, с кривой улыбочкой, с трясением рук. И с репликой подходящей:

— Ну, ты — молоток!

— Выпьем! — предложил Сырцов.

— А то! — восторженно отозвался Паша.

 Устроились на привычной бетонной балке. Малыш и возникший ниоткуда Бидон маячили в отдалении, делая вид, что беседуют.

— Позовем? — спросил Паша.

— Как хочешь. Бутылка — твоя.

— За какие такие заслуги-услуги?

— Которые ты мне окажешь.

— Бидон, стаканы тащи! — громко приказал Паша, совсем не заботясь тем, что ему придется оказывать услуги бывшему менту.

Бидон скрылся в конуре, а Малыш подошел к балке и расстелил на ней листы бесплатного «Рекламного вестника». Обеспечивал прием по вышнему разряду. Но закусь была все та же: два яблока, извлеченные из кармана Малышом и им же разрезанные на восемь ломтиков каждое. Вернулся Бидон и поставил четыре граненых стакана в ряд. Не стесняясь, Сырцов взял один из них и рассмотрел на свет. К его удивлению, стакан был мытый. И Бидон его окончательно успокоил:

— Да не дергайся ты! Водка все дезинфицирует.

Водочка заставляла вздрагивать, укладываясь в желудке, потихонечку согревала, дарила беззаботность, развязывала языки.

— Хорошо! — решил в связи с этим воздействием водочки Малыш. Уже приняли по третьей, уже готовились к неспешной беседе, уже смотрели друг на друга с симпатией. Единственно возможный вариант социального примирения!

— Приятно, — дружески поправил его Бидон.

— Надолго ли? — задал философский вопрос Сырцов.

— Сейчас приятно. А это главное. Сейчас! Сию минуту! Сие Мгновение! Остановись, мгновение, ты — прелестно! — продекламировал Бидон и приступил к разливу остатка.

— Лингвист, — похвастался за него Паша. — В Университете дружбы пародов имени Патриса Лумумбы преподавал.

— А ты — гебист, — совершенно правильно изволил отметить Сырцов. — В сером здании на Лубянке куковал.

— Это ты к чему? — осторожно полюбопытствовал Паша.

— Есть такая картинка. Парализованная старушка в кресле. И рядом — развалившаяся усадьба.Картинка называется «Все в прошлом», — выказал с намеком эрудицию Сырцов.

— Хочешь меня завести? — загорелся Паша.Не стоит, Жора.

— Тебе обязательно надо жить в конуре?

— Обязательно.

— Неужели и родственников никаких нет, у которых пожить первое время можно? А потом па работу устроиться и свой уголок найти?

— Ну, родственники у всех есть, — сообщил Паша. — Бидон, у тебя родственники есть?

— А как же! — обрадовался Бидон. — Сын. В частном банке служит. Говорят, большие деньги зашибает.

— Хочешь к нему? — спросил Паша.

— Ни в коем разе. Скучен, бездарен, говнист.

— А ты. Малыш? — вопросил вторично Паша.

— Что — я? Что — я? — элегически начал Малыш. — У меня жена — форменная ведьма. А разве с ведьмой можно жить?

— Сдохнете вы все здесь вскорости, — жестко предсказал Сырцов.

— Все сдохнем, — согласился Бидон. — И ты тоже.

— Но не вскорости.

— Какая разница? — Бидон поднял стакан. — За свободу! За свободу, которая у нас есть!

Как же за свободу не выпить? Выпили. Паша немногочисленными зубами укусил осьмушку яблока и сказал просветленно:

— Мы — свободные люди, Жора. Единственные в этой стране.

— В нашей, — автоматически поправил Сырцов.

— Что — в нашей?

— В нашей стране.

— Ага. В вашей. Но не нашей.

— «Все те же мы: нам целый мир — чужбина. Отечество нам Царское Село!» — возгласил Бидон и плавным движением правой руки указал на картонные домики.

— Свободные! — разозлился Сырцов. — Свободные — от чего? От обязанностей, да? Тогда у вас страшная свобода — свобода безответственности.

— Вы по-прежнему в плену избитых марксистских постулатов, — грустно проговорил Бидон. — «Свобода —это осознанная необходимость!» А если не осознанная? А если не необходимость? У Кропоткина...

— Подожди про Кропоткина, — перебил его Малыш и потребовал у Сырцова: — Давай деньги на вторую. Мы сбегаем.

Пришлось выдать. Малыш и Бидон удалились бодрыми и быстрыми шагами. Паша закурил «Приму».

— Все-таки что ты хотел сообщить Маше за двести долларов? — для того, чтобы Паша особо не задумывался, зачем он пришел, спросил Сырцов.

— Ничего я тебе не скажу, Жора. Ничего! — Паша блаженно прикрыл глаза. — А хорошо она во мне легла, родимая!

— Выходит, ты меня не боишься, Паша?

— Выходит. А надо?

— Подумай.

— Подумал. Не надо.

— Еще подумай.

— Не буду, Жора, я думать. Не желаю и, может быть, даже не хочу. Все кричат: думай, думай! Дерево думает? Трава думает? Цветы думают? Живут себе, цветут и пахнут.

— В одном ты очень похож на цветок. Сильно пахнешь.

— А ты меня не нюхай, — посоветовал Паша.

— Тогда пойду, — решил Сырцов. — Будь здоров.

И пошел было к дырке. Остановил его Пашин вопрос. Он ждал этого вопроса.

— Ты почему это подхватился?

Сырцов с радостью отозвался заранее приготовленным:

— Чтобы тебя не нюхать, цветок ты мой ненаглядный.