Любимец зрителей

На минуту она задумалась. Они в молчании смотрели на нее. Наконец она грустно улыбнулась.

— Ла-Рошетт, — сказала она, — не подходящее для ребенка место.

— Немного кофе? — поспешно предложила Сюзанна.

— Нет, спасибо. Я бы хотела вернуться сейчас домой.

— Я отвезу вас, — сказал нотариус.

Женщины поцеловались.

— Я буду звонить вам каждый вечер, — пообещала Сюзанна. — Это прекрасно — слышать дружеский голос.

Она проводила Ирен до машины, сама закрыла дверцу и вытерла слезы на глазах.

— Альбер, — сказала Сюзанна, — не гони, пожалуйста.

Она слишком поздно поняла, что опять допустила оплошность. Машина отъезжала.

— Наша бедная Сюзанна совершенно потрясена, — заметил нотариус. — Вы же понимаете, как близко касается нас все, что случилось у вас.

Все последующие минуты он изо всех сил старался поддержать какое-то подобие разговора, рассказывал о ходе следствия. Разбитый «порше» был тщательно обследован, эксперты обнаружили, что заднее правое колесо еле держалось. Там не хватало болта, и все остальные были плохо закреплены. Вредительство? Или авария произошла из-за потрясения, которое пережил Клери? Или это простая небрежность?

— Я вспоминаю, — сказала Ирен. — У нас шина лопнула, когда мы от вас возвращались, и Жак, ставя запаску, потерял болт.

— Вот, значит, что. Он забыл починить ее. Я скажу полицейским.

Они проезжали то самое место, где сломалась тогда машина. Ирен закрыла глаза. Все началось с этого. Если бы она не торопила Жака ехать… если бы… если бы… Каждое предположение обвиняло ее; постепенно ей становилось ясно, что она виновата во всем. Она мысленно призвала две тени и подумала: «Видите, я возвращаюсь в свою тюрьму. Я из нее больше не выйду. Мы останемся там втроем».

Нотариус рассказывал, что полиция создала портрет-робот Марии, виновность которой кажется все более вероятной. Ирен слушала его, кивала, не переставая играть с мыслью о пожизненной тюрьме, без надежды на прощение. Это было не больно. Это было каким-то загадочным образом даже утешительно. И она обрадовалась, увидев в конце аллеи знакомые контуры замка. Мофраны ждали ее у крыльца.

— Мадам, что-нибудь нужно?

— Я сам о ней позабочусь, — сказал нотариус.

Он проводил ее в гостиную, огляделся вокруг, будто впервые видел эти безмолвные комнаты.

— Итак, вы собираетесь жить здесь… Бедная моя Ирен… Я знаю, погода стоит хорошая. У вас есть и сад, и парк. Но что же вы будете делать целыми днями? Когда вам надоест читать или смотреть на своих рыбок?.. Может, вам снова заняться верховой ездой? И к тренировкам можно вернуться.

— В моем-то возрасте? — сказала она. — Я чувствую себя такой старой.

— Не говорите ерунды.

Марузо думал, что ему еще сказать ей. Ему казалось подлым вот так, здесь, посреди пустынной гостиной, оставить эту женщину в трауре.

— Хотите, я скажу Шарлю, чтобы он навестил вас сегодня вечером?

— Я не больна… Вы очень милы, Альбер, но, уверяю вас, все обойдется. Возвращайтесь к себе. Подумайте о клиентах, которые вас ждут.

Она прислушалась к звукам его удалявшихся шагов, потом к шуму отъезжавшего автомобиля и медленно села. Теперь ей только и оставалось спокойно ждать, год за годом. Если считать часы, она растеряется. Надо хитрить со временем. Она умела это делать… когда они оба были живы. Это было нетрудно. Но теперь?

Она сняла перчатки, шляпку. Раздеться? Переодеться? Зачем? А почему бы и нет? Что вообще теперь важно? Хотя нет, кое-что важное есть. Она позвала Франсуазу.

— У меня к вам просьба, Франсуаза. Я хочу, чтобы вы сложили все вещи мсье: белье, костюмы, в общем, все. И отнесите свертки на чердак.

Франсуаза поднесла платок к глазам.

— Прошу вас, — сказала Ирен. — Ничего тут трагичного нет. И отдайте Амалии все вещи Патриса. Нет никакого резона, чтобы все это пропадало. И коляска тоже пусть у нее останется.

— Да, мадам. Амалия будет очень рада.

— А за то, — продолжала Ирен, — пусть она все устроит так, чтобы Жулиу я не слышала. Я хочу, чтобы было ясно: ребенка здесь больше нет.

Франсуаза не могла скрыть своего изумления.

— Да, мадам… Но ведь ребенку нужен свежий воздух.

— Ну, так в парке места вполне достаточно. Пусть проходит через буфетную. Я, естественно, ужинать буду в столовой. В доме все должно быть по-прежнему. Да, еще, будьте добры, подходите к телефону.

Главное, чтобы ничего не менялось, чтобы время катилось по привычно наклонной плоскости, без потрясений, от рассвета до сумерек.