Любимец зрителей

«Дорогой Дени!

Я вынуждена отлучиться на недельку. Когда мы расставались, я уже знала, что придется вернуться в Нант, но ты казался таким сердитым… Я не решилась поставить тебя в известность. По правде говоря, у нас с мужем ничего не ладится. Это тянется уже давно. Он все время меня обманывал. Признаться, у меня тоже было несколько приключений, так, обычных интрижек, за исключением одного давнего романа. Все это позабыто из-за тебя, дорогой. Тебя, такого прямого и честного человека, однолюба. Тебе-то я могу сказать: ненавижу соблазнителей, певцов серенад, сбегающих под утро через балкон. Роже из их числа. Он горазд дурачить любовниц и помыкать женой. Представь себе, что когда он не берет такси, я у него за шофера. Если ему нужен „кадиллак“, чтобы съездить в Бордо, он вызывает меня. До нашей встречи такое могло ему сойти. Теперь с этим покончено, так как я люблю тебя. Скоро я с ним объяснюсь. Взамен я ничего от тебя не требую. Лишь бы ты не покинул меня, пока будешь во Франции, ведь я знаю, что ты сейчас во мне нуждаешься. Милый, неделя покажется мне долгой, но хотелось бы надеяться, что для тебя она пролетит быстро. Что потом?.. Ничего не желаю знать о нашем будущем. Для меня важно лишь то, что я тебя люблю.

До скорой встречи, любовь моя.

Твоя Ингрид».

Хочешь — верь, хочешь — нет. Казалось бы, я должен чувствовать себя польщенным, тронутым, растроганным, что там еще? Так вот, ничего подобного. Я чуть было не закричал: «Нет! Не все сразу!» Дело в том, что фраза относительно «нашего» будущего резанула мне слух, не как угроза, конечно, а как замечание, внушающее тревогу. Я не предполагал, что Ингрид настолько ко мне привязана, или, если тебе больше нравится, не считал ее способной на подлинную нежность. Возможно, я покажусь тебе глуповатым. Мне все равно. Главное для меня — изобразить для тебя мою жалкую особу. Ведь Ингрид старалась быть жизнерадостной, порой немного циничной, и я вскоре стал обращаться с ней по-свойски. А теперь она как бы говорила: «Я собираюсь бросить ради тебя мужа». Я почувствовал себя дураком. В сущности, я совсем не разбираюсь в женщинах. Где же мне было их узнать — не возле же матери, тетки или сестры… Ти-Нган, умершая у меня на руках, была моим мистическим опытом, своего рода антилюбовью, принесшей мне покой и даже больше: чуткое безразличие врача, одержимого временем и страданием. Не собиралась ли Ингрид научить меня слабости и угрызениям совести — всему тому, что пронзает сердце насквозь?

Честно говоря, я скорее рассердился. Я сунул письмо в карман, и дальше в моей памяти — провал. Затем я обнаружил, что сижу на берегу пруда, в ожидании Фушара. Возвращался ли я в замок? Кто мне сказал, что старик отправился на рыбалку? В моем фильме не хватает кадров. Это заурядные мгновения вроде тех, что вырезают при монтаже, когда хотят сократить повествование.

Я сидел на бревне у топкого берега, где лежала на отмели байдарка Клер. Показался папаша Фушар на своей плоскодонке, тащившейся по инерции. Он отложил в сторону шест и приподнял вершу, в которой копошились угри.

— Негусто, — сказал он. — Как вспомнишь, сколько, бывало, добывали.

Старик спрыгнул на землю, и я помог ему вытащить лодку на берег.

— Поглядите-ка на это. Ума не приложу, куда подевалась крупная рыба. Определенно все летит к черту… А у вас, господин Дени, все в порядке?

— Не особенно. Присядь-ка рядом… Твои угри подождут. Я хотел бы поговорить с тобой об отце.

Фушар не спеша вытащил трубку и кисет грубой кожи. Я чувствовал, что он предпочел бы оказаться в другом месте.

— Ну-ка, — сказал я, — постарайся припомнить. Не так уж давно это было… Отец исчез десятого, в понедельник, после обеда… Верно? Ладно. Не ты ли видел его последним?