Любимец

Фельдшер велел мне налить воды в таз, а сам намочил чистую тряпку и начал вытирать кровь ‒ к счастью, рана была длинная, но неглубокая, раб натер ее квасцами и намочил йодом ‒ Батый взвыл и чуть было не избил нас здоровой рукой. Фельдшер перевязал руку.

‒ Теперь меч не смогу держать! ‒ Батый ругался, Фельдшер насильно посадил его на скамейку, откуда-то появился Прупис, спросил:

‒ Ты как?

Ответил раб:

‒ Ничего не задето. Через неделю заживет.

Прупис больше ничего не сказал и поспешил вокруг поля туда, куда переместился центр боя.

Отвлекшись на раненого Батыя, я упустил тот момент, когда все воины столпились, и затем каждый, найдя себе партнера, стал с ним сражаться. Стадион ревел, спонсоры колотили по барьерам, агенты по ставкам носились туда и сюда, а если прибавить к этому голоса продавцов мороженого и пива, которые сновали по стадиону ‒ угощали людей пивом, вы представляете, пивом! ‒ то можно представить, какой бедлам царил на стадионе.

Прозвучал свисток судьи.

Нехотя, с трудом переводя дух, бойцы прекратили бой. Оказалось, сцепившись мечами, нанесли друг другу раны Добрыня и рыцарь с орлиной лапой на шлеме. Обливаясь кровью, они упали друг на друга, будто сплелись в любовном объятии, и когда судья остановил бой, он позволил Фельдшеру и Прупису осмотреть рану. С другой стороны к рыцарю с орлиной лапой, потерявшему шлем и оказавшемуся ярко-рыжим человеком, спешил врач или тренер.

Прупис выпрямился и закричал, чтобы принесли носилки. Я был свободен, так что подхватил носилки и побежал через поле.

Над полем висела тонкая светлая пыль. Мне пришлось пробегать совсем рядом с врагами, и я услышал, как тяжело они дышат. Они совсем не разговаривали ‒ ни о победе, ни о раненых. Они ждали, когда можно будет продолжать бой и надеялись, что пауза будет достаточно длинной, чтобы отдохнуть.

Добрыня, видно, потерял сознание ‒ он лежал в луже крови, и кровь продолжала течь. Судья на своем автокаре подъехал близко и смотрел на нас сверху. Прупис поднял голову и сказал судье:

‒ Не жилец!

Добрыня странно, тонко, по-детски простонал.

Я смотрел на его белое лицо и думал: тебе ведь была предсказана рана. Что это ‒ умение заглянуть в будущее или принесение в жертву?

‒ Что стоишь? ‒ прикрикнул на меня Прупис. ‒ Каждая секунда на счету!

Я тут же развернул носилки и поставил на землю.

‒ На мой взгляд, его рана не смертельная, ‒ сказал подъехавший судья.

‒ Я тоже так думаю, ‒ согласился Прупис.

‒ Тогда убирайте скорее вашего рыцаря, ‒ сказал судья. ‒ Пора продолжать. Время идет.

‒ Ничего, продлите время.

‒ Публика сердится.

Только в этот момент я вновь услышал гул стадиона ‒ он был иной: раздраженный, нетерпеливый.

Квадратный, невероятно сильный Прупис подхватил Добрыню под мышки. Голова его бессильно склонилась. Я взял Добрыню за ноги. Ноги были холодными. Мы положили его на носилки.

Нести носилки было тяжело.

Я видел, что рыцаря, сраженного Добрыней, тоже унесли на носилках.

Мы еще не успели скрыться за деревянной стенкой, как на поле вновь начался бой. Задрожала земля от тяжелой поступи рыцарей, взвыл стадион.

Добрыня приоткрыл один глаз.

‒ Как наши? ‒ спросил он слабым голосом.

‒ Не вертись, ‒ сказал Прупис. ‒ И так тяжело тебя тащить.

‒ Уж тебе-то тяжело! ‒ проворчал Добрыня, но закрыл глаза и замолчал.

Мы втащили Добрыню за деревянную загородку. Батый сидел там на земле, прислонившись к бетонной стенке, и пил из кувшина, который раб держал у его рта.

Поставив носилки на пол, Прупис тут же повернулся к полю, его куда более интересовала судьба боя, чем жизнь Добрыни и Батыя, и мне было неприятно, что он так бессердечен.

Но, проследив за его взглядом, я невольно вперился в картину боя ‒ да и как же иначе, если ты видишь, что твоих товарищей прижали к краю поля и теснят эти ничтожные рыцари в ведрах.

Прупис выбежал на край поля и побежал по кромке, не смея ступить на газон, потому что судья внимательно следил за такими нарушениями. Прупис кричал, давал советы, и неизвестно, чем бы закончился этот бой, вернее всего, позорным поражением и полным избиением наших черными тиграми, если бы Илья Муромец не услышал Пруписа и не рванулся вперед в самую гущу вражеских рыцарей.

Ужасные удары обрушились на него с двух сторон ‒ он пытался уклоняться от них, но некоторые все же достигали цели. Он обливался кровью, но продолжал отчаянно махать мечом, и, воодушевленные его примером, остальные рыцари тоже двинулись вперед, и вскоре битва уже кипела в центре поля.

Но Муромец не увидел конца этой схватки. Пораженный неисчислимым количеством ударов, он, наконец, упал и остался недвижим.

‒ Как там? ‒ слабым голосом спросил сзади Добрыня.

‒ Муромца ранили, ‒ сказал я, не в силах скрыть печаль.

‒ Не ранили ‒ убили, ‒ сказал Добрыня.

В этот момент раздался долгий прерывистый свист.

Подчиняясь ему, уставшие, запыхавшиеся воины с обеих сторон расходились, словно сразу забыв о существовании противника, а судья выехал на центр поля и в микрофон объявил ничью.