Любимец

Глаза у него были желтые, кошачьи, наверное, они страшны, если этот человек тебе враг.

‒ Только деревянный, ‒ сказал я, неловко улыбнувшись, будто был виновен в том, что в век компьютеров и космических кораблей мне не пришлось держать меча. ‒ Когда в питомнике был.

‒ Научишься, ‒ сказал Прупис. ‒ Ты сначала повторяй движения Гургена.

‒ Я в кино видел! ‒ вспомнил я.

‒ Первым делом забудь обо всем, что видел в кино, ‒ сказал Прупис.

Прупис прошел между двумя шеренгами, остановился в конце их и поднял громадную руку без двух пальцев, похожую на манипулятор промышленного робота.

Гурген поднял меч. Я тоже поднял меч.

Гурген взмахнул мечом и попытался ударить меня, я тут же отмахнулся мечом ‒ лезвие моего меча с неприятным скрежетом ударилось о меч Гургена.

‒ Ты что? ‒ спросил Гурген. ‒ Меч разбить хочешь?

‒ Я защищался, ‒ сказал я.

‒ Эй, Ланселот! ‒ закричал Прупис. ‒ Погоди драться. Смотри, как другие делают! Гурген, подожди!

И тут я понял, что мои соседи не дрались на мечах, а совершали ими некие законченные и округлые, почти танцевальные движения, лишь чуть дотрагиваясь мечами, все время меняясь ролями: то один делал выпад, и второй отражал его, то другой…

Посмотрев на эти действия несколько минут и послушав, как Прупис распекает учеников, которые были недостаточно точны и аккуратны в движениях, я крикнул Прупису:

‒ Можно я попробую?

‒ Давай, только не спеши.

Я понимал уже, в чем смысл этих движений. Главное ‒ научиться останавливать свою руку в миллиметре от цели, а это труднее, чем рубануть по противнику.

Я немного освоил эти движения, но вскоре понял, что с непривычки моя рука с мечом так устала, что я вот-вот выроню меч. Я опустил руку с мечом, и Гурген, не ожидавший этого, чуть было не располосовал мне грудь.

‒ Ты что? ‒ спросил он.

‒ Устал.

Прупис услышал мой ответ, и это взбеленило его.

Не обращая внимания на мечи, он кинулся сквозь строй учеников, поднял руку с хлыстом.

‒ Кто тебе разрешил останавливаться? ‒ кричал он. ‒ Я тебе покажу, как останавливаться без команды!

Я в страхе отступил назад, и когда он, добежав до меня, хотел стегнуть меня хлыстом, я отбил удар мечом, нечаянно задел острием хлыст, и его конец, как разрубленная змея, упал в пыль.

Все замерли от неожиданности и ждали, что он сделает со мной.

Прупис долго молчал ‒ наверное, целую минуту. И все молчали.

Потом сказал:

‒ Дурак! За такой хлыст троих, как ты, дают.

‒ Простите, ‒ сказал я. ‒ Я не люблю, когда меня бьют.

‒ Втрое дурак, ‒ сказал Прупис, ‒ я в жизни ни одного человека хлыстом не ударил. Замахнуться я могу, изматерить ‒ тоже. Но человека, настоящего, никогда…

‒ Я же не знал, ‒ сказал я.

Все повторялось как в заколдованном сне: ведь только вчера я сломал хлыст Хенрику, который был главнее меня. И вот ‒ снова такое же преступление!

Прупис нагнулся, поднял конец хлыста и стал приставлять его, словно надеялся, что тот прирастет. Он был искренне расстроен.

‒ Я починю, ‒ сказал я.

Прупис посмотрел на меня, как будто что-то в моей интонации его удивило и заинтересовало. Он был ниже меня на голову, и ладонь левой беспалой руки была расщеплена так, что получалась клешня.

‒ И как же ты намерен это сделать? ‒ спросил он.

‒ Если мне дадут кожу, я нарежу полосок, ‒ сказал я, ‒ я раньше умел плести из кожи.

Я не лгал. И хоть любимцам строго запрещено что-нибудь изготовлять и таким образом уподоблять себя спонсорам, госпожа Яйблочко сама меня научила ‒ она обожала плести. У нас дома было много плетеных вещей, особенно она любила таким образом утилизировать вышедшие из обихода предметы ‒ сапоги господина Яйблочко, собственную сумку, старые шапки (теперь-то я знал, что они сшиты из шкур гусениц).

‒ Ладно, разберемся, ‒ сказал Прупис. ‒ А ну, по местам! Работать, мальчики, работать.

Мы разошлись по парам, и сначала я фехтовал с Гургеном, стараясь не задеть его меч, а потом нас переставили, и моим соперником стал Вова Батый. Батый, в отличие от Гургена, подсказывал мне некоторые приемы и не издевался над моей неловкостью и неумением. Гурген тоже не издевался, но молчал с каким-то немым осуждением.

Я несколько раз уставал так, что опускал меч, но заметил, что и другие тоже устали. Часа через два Прупис велел всем разойтись и отдыхать. Мы уселись в тень стены, потому что стало припекать. И тут я впервые увидел, как люди открыто курят. Мне об этом рассказывали в комнате отдыха любимцев, и Вик даже уверял, что сам пробовал, но одно дело слышать, а другое увидеть, как у человека изо рта валит вонючий дым, а он совершенно спокойно продолжает разговаривать и не умирает, и никто не кричит от страха и возмущения, так как человек этот нарушил самый страшный экологический запрет.

‒ Чего уставился? ‒ спросил Батый, который сидел рядом со мной, вытянув ноги. ‒ Сам-то не курил никогда?

‒ Нет, ‒ сказал я, и видно на моем лице отразилось такое отвращение, что Батый хмыкнул и сказал:

‒ Ну и правильно ‒ только здоровье свое губить.