Любимец

Я выбрал себе хозяином Пруписа. Я же был вчерашним любимцем. А любимец с детства приучен жить при хозяине. Может, другие обитатели нашей школы и не нуждались в хозяине, а мне было тяжко без существа, которому я мог бы подчиняться. Понимая это, я думал тогда, что являюсь исключением среди людей, но потом-то я догадался, что подчинение ‒ обязательное свойство человеческой натуры. Все люди ищут себе спонсора, и если нет настоящего, то находят ему заменитель. Я тогда еще не бывал в других странах и на других континентах, но что касается России, то она, оказалось, всегда была послушной ‒ то начальнику, то революционеру, который этого начальника убил, то следующему начальнику.

Мое терпение было вознаграждено довольно скоро. Дней через пять, когда мы отдыхали после отвратительного упражнения ‒ долгого бега вокруг нашей школы с мешком песка за плечами, ‒ мрачный Гурген сказал:

‒ Кому это нужно? Судьба и без этого разберется.

‒ Ей помогать надо, ‒ сказал Батый.

Мы смотрели, как Добрыня направлял оселком свой меч.

‒ Как девушку гладит, ‒ сказал Гурген.

‒ Сколько раз он ему жизнь спасал, ‒ заметил Батый.

Я навострил уши.

‒ Все это показуха, ‒ сказал Гурген. ‒ Ты же знаешь, откуда кровь берется.

‒ Молчи, ‒ сказал Батый. ‒ Ты здесь только третий месяц, а я уже скоро год. Если все будет нормально, через два месяца перейду в ветераны. А сколько со мной начинали и гикнулись?

‒ Ничего, завтра встреча товарищеская, ‒ сказал Гурген.

Собеседники замолчали, и тогда я понял, что могу кое-что узнать.

‒ А что такое товарищеская встреча? ‒ спросил я у Гургена.

‒ Когда договариваемся, ‒ ответил за него Батый. ‒ Встречи бывают товарищеские, от которых ничего не зависит. На них придумывают всякие трюки ‒ как в цирке. Там по-настоящему обычно не убивают. У нас завтра товарищеская встреча с «Черными Тиграми». Попросись, Прупис тебя возьмет ‒ тебе же надо присматриваться.

Раз уж разговор начался и никто на меня не кричит, можно было спрашивать и дальше:

‒ А когда нетоварищеская?

‒ Когда календарная? Или на кубок? Тогда судьи строго смотрят ‒ там труднее. Там погибают. Только кто? Зеленые салаги, вроде тебя. Ветераны решат, кому помереть ‒ обязательно помрешь.

‒ Как помрешь?

‒ Ланселот не совсем понимает, зачем он здесь живет, ‒ сказал Гурген.

‒ Он думает, что мы ‒ спортивная команда. А мы гладиаторы.

‒ Гладиаторы? А Батый говорил ‒ рыцари!

Я вспомнил старый фильм, который показывали по телеку, и спонсоры разрешили мне смотреть его, потому что было не очень поздно. Дело происходило в древней империи, которую, кажется, называли Римской. Там на стадионе сражались люди. Один из них был тяжело вооружен и снабжен сетью, которую он все норовил накинуть на голого юношу с коротким мечом. Тот крутился, прыгал вокруг и в конце концов победил неповоротливого тяжелого воина ‒ госпожа Яйблочко расстроилась, что мне показали такое жестокое зрелище, а сам Яйблочко стал смеяться и говорил, что это такое же ископаемое, как животное мамонт. Помню, он сказал, что такие кровавые зрелища ушли в позорное прошлое.

‒ Это же запрещено! ‒ сказал я. ‒ Это же ушло в позорное прошлое, как мамонт и Римская империя.

Когда мои соседи отсмеялись, Батый спросил:

‒ Кто же это тебе рассказал? Может, ты в школе учился?

‒ Спонсор, ‒ сказал я.

‒ Именно его и надо было слушаться, ‒ сказал Батый, и в голосе его прозвучала ирония. ‒ Они в этом понимают.

‒ А я ничего не понимаю! ‒ взмолился я. ‒ Честное слово ‒ я как в лесу! Если есть гладиаторы, значит, кто-то должен на них смотреть и даже получать удовольствие от такого дикого зрелища. Но ведь не в подвале вы устраиваете так называемые «товарищеские встречи»?

‒ Нет, ‒ Гурген редко улыбался, но за тот день он выполнил три годовых нормы по смеху. ‒ Мы это делаем на больших стадионах. В Москве, в Люберцах, в Серпухове… где мы еще были, Вова?

‒ Везде были, где стоит жабий гарнизон, ‒ сказал Батый.

‒ И они вас не арестовали? Не разогнали? Как вам удается от них скрываться?

‒ Поймешь ты наконец или нет, ископаемый ты человек, что твои любимые спонсоры жить не могут без наших зрелищ, потому что получают на них разрядку.

‒ Что?

‒ А то, что им очень трудно, очень нервно править нашей планетой. Они ужасно устают, и им надо развлекаться. И чтобы каждый из них поодиночке не носился по улицам и не рвал на части прохожих, для них придумали милый интеллигентный отдых.

‒ Это аморально! ‒ сказал я. ‒ И вернее всего вы клевещете на спонсоров.

‒ Никому не нужны твои любимые жабы! ‒ Батый рассердился на меня. ‒ Если они уберутся обратно, мы будем только счастливы…

Я даже отвернулся, чтобы не слушать, но продолжал слушать.

Возмущаясь, я уже понимал, что не прав. Их слова укладывались в узор окружающего мира. И как ни трудно признаться себе в чем-то отвратительном, нарушающем принципы, в которых ты взращен, иногда приходится смириться даже с самым худшим!

И я покорно слушал моих новых товарищей.