Любимец

‒ А меня зовут Батыем. Это такой покоритель был. Он полмира покорил. И всю Россию.

‒ Россию покорили спонсоры, ‒ сказал я.

‒ Зови меня Батыем, ‒ сказал мой сосед. ‒ А вообще-то я ‒ Вова. Вова Батый, добро?

‒ А почему у нас имена какие-то дикие?

‒ Потому что мы рыцари, а рыцарям нельзя без рыцарских имен.

Значит, мы рыцари? А что это значит?

Вова Батый провел меня в умывальню ‒ очередей тут не было.

В столовой был накрыт белой скатертью длинный стол, на котором стояли блюда с кашей и мясом. Со мной некоторые здоровались, но никто не потешался. Я сел рядом с Батыем. Добрыня издали показал мне увесистый кулак, и я удивился, как же я вчера его одолел. Потом понял, что он не ожидал сопротивления от такого щенка, как я.

Мы только начали есть, как вошел господин Ахмет, за ним квадратный Прупис с нагайкой в руке. Оба были одеты в облегающие кожаные костюмы. Они сели во главе стола. И ели ту же пищу, что и мы.

После завтрака господин Ахмет ушел, а мы последовали за Пруписом во двор. Солнце поднялось невысоко, двор был в синей тени, там было прохладно.

Рабы принесли оружие ‒ кипы мечей и копий. Мы все по очереди подходили к куче оружия, и Прупис выдавал каждому по мечу или копью. И мне выдал тоже, будто я здесь всегда. Меч был очень тяжелый. Тяжелее копья.

Мы сели на длинную скамью, я поближе к смуглому Батыю ‒ я его уже выбрал себе в приятели. Неизвестно было, согласится ли он быть моим приятелем?

Но Батый не возразил, когда я сел рядом. Он бруском точил свой меч.

‒ Что мы здесь делаем? ‒ спросил я.

‒ Ничего, отдыхаем, ‒ сказал Батый.

‒ Что мы должны будем делать?

‒ Сегодня?

‒ Сегодня и потом.

‒ Сегодня будем тренироваться. А потом ‒ драться.

Он говорил со мной тихо, спокойно, но поглядывал на освещенную солнцем середину двора, где стояли Ахмет с Пруписом.

‒ Мальчики! ‒ крикнул Прупис. ‒ Подтягивайтесь ко мне поближе.

Воины не спеша окружили Пруписа. Здесь не было обычного для меня страха, ведь человек должен всегда бояться ‒ дрессировщика, спонсора, сильного. На кондитерской фабрике тоже был страх. А здесь ‒ нет. И в этом был особый внутренний страх, более глубокий, чем обычный. Если там, где царствует простой страх, ты боишься боли, то здесь ты ощущаешь смерть. Наверное так, подумал я, чувствуют себя гусеницы-ползуны, когда их привозят на кондитерскую фабрику. Они, неразумные, не знают, что с ними сделают, но трепещут каждой ворсинкой.

‒ Сегодня, ‒ сказал Прупис, видя, что все его слушают, ‒ мы отрабатываем индивидуальный бой. Для новичков и юниоров тренировка обязательна. Для ветеранов ‒ по желанию.

Добрыня засмеялся. Мне было страшно видеть наклейки на его лице. Такие, как он, не прощают обид.

‒ Увольнения будут? ‒ спросил он.

‒ У тебя не будет, ‒ сказал Прупис. ‒ Посиди в казарме.

‒ За что такая немилость, господин?

‒ За то, что плохо учил новенького.

Тут все обернулись ко мне.

‒ Честно сказать, этот мерзавец меня застал врасплох, ‒ Добрыня недобро улыбнулся. ‒ Но я вам обещаю, господин, что я его с грязью по полу размажу. А вот когда ‒ это большая тайна, хочу, чтобы он ждал. Хуже ждать порку, чем когда тебя порют.

Эта сентенция развеселила воинов.

‒ А я думаю, ‒ сказал Батый, ‒ что ты боишься прибавить себе пластырей.

Добрыня обернулся ко мне и подмигнул:

‒ Да я хоть сейчас!

Я внутренне сжался, но понимал при том, что если я покажу испуг, мне никогда уже не жить спокойно. Пускай он меня бьет, пускай будет больно, но главное ‒ не бояться. Даже странно, что я тогда так подумал ‒ ведь я привык подчиняться хозяевам.

‒ А я доволен, ‒ сказал молчавший до того квадратный Прупис. ‒ Новенький мне понравился. Если бы он дал себя исколотить ‒ я бы его выгнал или сделал рабом. А у парня есть характер. Значит, господин Ахмет не зря за него платил. Теперь ты, Добрыня, с Тимом товарищи. Вам с ним рядом биться. Пошевели своими серыми мозгами и сообрази ‒ лучше жить нормально, чем устраивать свары. Ты ведь многим надоел ‒ хочешь случайно спиной на копье напороться?

Добрыня продолжал улыбаться, и улыбка у него была нехорошая. Он ничего не ответил, хотя губы его чуть заметно шевелились, как у человека, который произносит про себя ругательства.

‒ Вот и отлично, ‒ сказал Прупис. ‒ Начинаем!

Ветераны ‒ а их оказалось среди нас человек семь-восемь ‒ медленно побрели прочь, а оставшиеся, в том числе и я, взяли тяжелые мечи и выстроились в две шеренги лицом друг к другу.

Я не задавал вопросов. Я уже понял ‒ чем меньше вопросов, тем дольше проживешь.

Рукоять меча была удобной, видно кто-то не раз держал его в руках ‒ даже обмотана изоляционной лентой, чтобы надежнее.

Против меня стоял плотный длинноволосый брюнет. Ноги он поставил широко, а меч направил концом к земле. Он был куда ниже меня, и ему не приходилось для этого нагибаться.

Прупис подошел ко мне и встал рядом.

‒ Гурген, ‒ сказал он брюнету, ‒ смотри, не задень новичка.

‒ Пускай защищается, ‒ сказал тот без улыбки.

‒ Вспомни, каким ты в первый день был.

‒ Ладно, шучу, ‒ сказал Гурген.

‒ Ты когда-нибудь меч в руках держал? ‒ спросил Прупис.