Читала своим ребятам книжку про БелоснежкуПока её не укралиВы, — говорила, — мои семь любимых гномовКивали довольноОднажды решили сходить кто может в церковь в подвале(Спасайся кто может)Долго спускались по лестницам: ногиНе слушаются, не гнутсяА лифт только для колясокНаконец добрались: гулкий холл, щербатый бетонный полОкна вровень с землёй, серебристый какой-то светЗапаха экскрементов почти что нетСквозь прозрачный кирпичик виднеется на золотомЧёрная рясаХрам отделён от прочего стенкой из стеклоблоковХрустальный дворец подводныйПодземный и поднебесныйТолько закрыт до срока(Я не очень хорошо умею распоряжаться своим такназываемым нормальным мозгом: привела подопечных в храм в нерабочее время)А они и радыОпускают руки за вытянутый воротникЗачерпывают свой маленький грязный крестикПоказываютПонимаютСияют глазами всемиТо был Великий ПостИ на закрытой двери висела бумажка с молитвой Ефрема СиринаДавайте, — говорю, — прочитаем молитву Ефрема Сирина!И прочла, а потомЧто-то ещё по памятиОтче наш, песнопенияИ мы взялись за руки и попыталисьВодить хоровод, но, конечно, вышло не оченьНо как же мы ликовалиКак же с нас громко падали старые жалкие тапкиВ клеточку и цветочекГосподи, мы посвятили тебе хороводКакого не знал ни один на свете обрядОн до сих пор всё кружится белым голубемПо моей памятиВспышка света и смеха в пустом вестибюле темницы* * *«Господи, спасибо тебе, что я католик», — говоритРубен Давид Гонсалес Гальего«Мы будем вместе всегда», — говорит любимый«Боже, очисти мя грешнаго», — говоритПреподобный Ефрем«Колбасу любишь? У тя папа есть?», — говорит КоляДанька с синдромом Дауна не говорит ничего —Только улыбается,Улыбается.Второе место. Номинация Проза
Михаил Турбин
Выше ноги от земли
(Фрагмент романа)
1
В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.
А. С. ПушкинВ палате погасили верхний свет и зажгли три мрачных рефлектора. Руднев подвинул стул к дальней койке, но долго не садился. Он пристально смотрел на монитор, в котором распускались пестрые нити.
— Илья Сергеич, вы тут будете? — послышалось сзади.
Руднев обернулся. За дежурным столиком под горящим колпаком лампы работала сестра.
— Я выбегу ненадолго, можно?
Он кивнул, и медсестра вышла в коридор. Сквозь стеклянную стену Илья видел её довольный профиль, следил, как она распустила волосы и, закусив шпильки, снова собрала их в ком. Оставшись один, Руднев тяжело опустился на стул, ссутулился до острых позвонков и принялся гладить руку ребёнка, неподвижно лежащего под простынёй. Это был мальчик четырёх лет с крохотным несчастным лицом.
Под стиснутыми веками Руднев видел истекший день и последнюю свою операцию.
Вот он включает наркозный аппарат, проверяет подачу кислорода. Маша раскладывает на столике катетер, переходники, ларингоскоп.
— Всё собрала? — спрашивает Илья медсестру.
— Какую трубку готовить?
— И откуда мне знать? Ты видела пациента? И я нет.
Маша, юная и звонкая, с розовыми от волнения щеками, ждёт ещё и ещё глубокого голоса врача. «Она молодец, — думает Илья. — Вечно молодец. За что гоняю?»