Лицей 2021. Пятый выпуск

«Тем, кто ест мармеладных червяков и запивает кока-колой, не понять!» — говорила она почти что на всё, что не могла объяснить.

А брёвна хотя бы плавают!

Нет, она мне всё-таки нравилась. Было в ней нечто занятное. Особенно когда она пыталась взять что-то маленькое, например, франк, своими тонкими пальцами с трёхсантиметровыми ногтями. Задерживая покупателей у кассы, она всегда боролась с мелочью на монетнице, бессмысленно возюкала её туда-сюда, а потом поворачивалась к крайнему в очереди и с чисто французским шармом спрашивала: «Вы куда-то торопитесь?» На что вежливые швейцарцы ей отвечали: «Нет-нет, что вы!» Нет-нет, время ведь нелинейно, ковыряйтесь дальше сколько хотите! Но её долгие надрывные минуты всегда заканчивались одинаково: она хватала монетницу и вываливала деньги из неё прямо в сумку.

Мадам Эдер никогда не сердилась. У неё всегда было одно и то же настроение под названием «неслучившийся чих». И во всём у неё сквозило «вроде бы». Вроде бы довольная, но вроде и напряжённая, вроде расслабленная, но вроде слишком серьёзная, вроде бы весёлая, а вроде язвительная, вроде бы вежливая, но вроде бы неприветливая, вроде бы заботливая, но всё-таки скорее равнодушная. Даже в вопросах внешнего облика и своего интерьера она придерживалась принципа неоднозначного минимализма: вроде бы современно, но люстра как паникадило, вроде коктейльное платье, но… Полная шляпа.

И всё же случались моменты, когда она была почти цельная. Например, ранним утром после вечера у фрау Вайнамель.

«Добрая подруга, что живёт на Фраумюнстерштрассе», — уточняла она.

От доброй подруги мадам Эдер возвращалась в ночи «со смещённым центром тяжести», как называл это мой дед.

«Под хмельком!» — говорила мадам Эдер, путаясь в своих длинных ногах на одиннадцатисантиметровых каблуках. И плавно выделывая вензеля руками под музыку в своей голове, просила: «Бени-Веня, сыграй что-нибудь грустное, ради бога!»

Её пьяный короткий сон заканчивался под утро, когда она просыпалась от головной боли. Выползая из спальни, мадам Эдер тяжело сопела на весь дом, добиралась до кухни, шуршала в ящике и что-то звонко роняла, клац-клац — двойная доза обезболивающего, шлёпался в воду и протяжно шипел аспирин, громко глотала таблетки, фукала от пузырьков и шла на диван в гостиную. Там её и можно было найти на следующий день.

В полумраке зашторенной комнаты, с маской из зелёных водорослей по всему лицу, мадам Эдер часами сидела, мешковато откинувшись на диване в одной и той же неестественно изломанной позе. Её длинные руки безвольно свисали верёвками вдоль тела, бесконечные ноги коленными чашечками по-сиротски утыкались друг в друга, чтобы оттуда нелепо разъехаться в разные стороны, а её голова зелёной гирей лежала на костлявом плече и беззвучно дышала через открытый рот.

«Как коза на заборе», — говорил мой дед, глядя на неё.

После полудня она вдруг открывала глаза и, пугая присутствующих, сипловато просила воды. Пока мадам пила воду, её зрачки шустро бегали на фоне высохшего васаби, и она вспоминала: «Ой, нужно было смыть шесть часов назад!» Шла в душ, возвращалась с лёгким шлейфом ванили, в солнцезащитных очках, махровом халате и шляпе, говорила моему деду: «Сыграй что-нибудь весёлое, бога ради!» — и, вновь разбросав свои кости на диване, потрескивала табаком.

Дед был всякий раз непреклонен. Тогда она вставала, надевала плащ, каблуки, брала меня за руку, и мы шли гулять. У моста Квайбрюкке в маленьком уличном кафе она залпом выпивала крепкий кофе, и мы двигались дальше. Мне всегда нравилось гулять у Цюрихского озера. Я жмурилась, улыбаясь карамельному солнцу, и бежала на набережную, не обращая внимания на настроение мадам Эдер. И ей ничего не оставалось, кроме как, борясь с одышкой и прея в своём плаще поверх халата, покорно цокать за мной по улицам города безвольным ишаком. Возможно, она стыдилась своего непотребства ненастоящей леди, хотя вряд ли, но совершенно точно она зверски страдала — была разбитой и измождённой.

С ней случалось поистине экзистенциальное счастье, когда я находила маленькую скамейку в тени красно-жёлтого клёна на берегу озера. Мы садились на неё и молчали, заглядываясь на рельефную стену Альпийских гор, белёсые верхушки которых исчезали в пушистых кучевых облаках на ясном лазоревом небе. Безгранично завораживающе! В хорошую погоду звенящая чистота воздуха и яркого солнечного света, переливающегося в кристальной озёрной воде, создавала ощущение оптического обмана, иллюзорности, декорации, будто, добравшись до горизонта, эти горы можно было обнаружить мнимыми, а дотронувшись, легко проткнуть пальцем и увидеть за ними ничто.

Однажды во время одной из таких прогулок мадам Эдер спросила: «Я актриса, ты знаешь?»

— Знаю, вы мне это говорите каждый день.

— Никогда не становись актрисой, — чиркая спичкой, сказала она сквозь сигарету. — Поняла? Заставят стремиться к чему-нибудь невозможному.

Она ловко выпускала зыбкие грустные колечки из своего печального рта.