Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Юровский наконец-то вытащил из кармана бумажку и, опустив глаза, начал читать. До Государя не доходил смысл того, о чем он говорил. Он думал о том, что от власти, данной Богом, не отрекаются. Цари не имеют права малодушничать и добровольно оставлять свою службу, каких бы жертв она ни требовала от них. Отречение отменяет существующие порядки, а значит, и все законы. Оно бросает страну под ноги стихии, дикой и необузданной. Расплата за это только одна – человеческая кровь. И первым должен пролить ее он. Николай до последнего мгновения не верил, что эта минута может наступить. И только сейчас понял, что отречение должно было закончиться именно так и именно в этой комнате. До него донеслось, что в связи с приближением вражеских войск к Екатеринбургу Юровский вынужден кого-то расстрелять.

– Что вы сказали? – спросил Государь и увидел, как перекрестились Александра Федоровна и стоявшая за ее спиной Ольга.

Вместо ответа Юровский выхватил из бокового кармана пиджака револьвер и тут же выстрелил. Государь замертво рухнул на пол. И в это же мгновение из-за спины Юровского выступили и открыли огонь все члены его расстрельной команды. Комната наполнилась пороховым дымом, он заполнял легкие и щипал глаза. Женщины закричали. Демидова, державшая в руках маленькую подушечку, бегала от стены к стене и пыталась закрыться ей от пуль. В нее стреляли, но из-за возникшей паники не могли попасть. Кто-то из расстрельной команды, целясь в Татьяну, попал в собаку Джимми, которую она держала на руках. Собака дико завизжала и, обливая Татьяну кровью, вырвалась из рук. Пуля попала в Татьяну, и та упала, придавив собой стонущего Джимми. Юровский, наблюдая за возникшей паникой, держал в руках револьвер, однако выстрелить не решался, боялся убить кого-нибудь из своих. Наконец все, кого надлежало расстрелять, оказались на полу, и в комнате наступила жуткая тишина.

Юровский поднял руку, чтобы протереть глаза, и увидел на ней брызги крови. Постояв несколько мгновений и разглядев сквозь дым лежавшего на полу и неестественно подвернувшего под себя руку Государя, он подошел к нему, сунул окровавленные пальцы за отворот царской гимнастерки и начал щупать на шее пульс. Шея оказалась теплой, но пульса не было. Юровский повернулся и услышал, как застонал, пытаясь перевернуться с боку на живот, Цесаревич Алексей. Юровский поначалу остолбенел, потом вытянул руку с револьвером и, прищурившись, дважды подряд выстрелил ему в голову, но увидел, что промахнулся. Пули пробили пол, вырвав из него несколько щепок, но Цесаревич продолжал стонать.

Дым от выстрелов стал еще плотнее. Крутанув головой, Юровский рванулся к стоявшему у дверей мадьяру, вырвал у него винтовку и со всего размаха ударил Цесаревича прикладом по голове. Тот конвульсивно дернулся, и Юровский ударил его еще несколько раз, окончательно размозжив голову. Цесаревич затих, густая, черная кровь, заливая разбитое лицо, потекла на пол.

Кровь залила всю комнату, ее тяжелый, приторный запах вызывал тошноту. Медведев закрыл рот ладонью и бросился вверх по ступенькам. Юровский оглянулся и увидел, как кто-то из мадьяр вытаскивает из нагрудного кармана Государя золотые часы на массивной цепочке. Он словно коршун кинулся на него, закричав так, что все остальные вытянулись по струнке:

– Каждый, кто возьмет себе хотя бы одну вещь убитых, будет расстрелян на месте!

Он протянул руку к мадьяру, и тот молча отдал ему часы. Лишь полоснул по Юровскому злобным взглядом. Но тот не обратил на это никакого внимания. Он начал обходить трупы и снимать с них драгоценности. Первым снял колье с груди Императрицы, затем вытащил из ее ушей серьги. И тут его взгляд упал на перстень, так понравившийся ему при их первой встрече. Он взял окровавленную руку Императрицы и, сопя, начал стягивать с нее перстень. Но тот словно врос в палец, его нельзя было даже повернуть. Юровский неторопливо достал из кармана брюк тяжелый, остро отточенный перочинный нож, отрезал им палец Императрицы, снял с него перстень, а палец засунул ей за корсет. Затем вытер о брюки лезвие ножа и снова положил его в карман.

Вспомнив, что на Татьяне было бриллиантовое ожерелье, Юровский направился к ней, но дым настолько застилал глаза, что поначалу он не разглядел ее. Вместо великой княжны Татьяны он начал ощупывать горничную Анну Демидову. Из всех украшений на ней были только маленькие золотые сережки. Юровский снял их, сунул в карман и, повернувшись, наступил на чью-то ногу. Это оказалась Анастасия. Она была лишь легко ранена, но притворилась мертвой, надеясь, что когда трупы вынесут наружу, ей, может быть, удастся сбежать. Однако Юровский причинил ей такую боль, что она не выдержала.

Неистово закричав, Анастасия вскочила и побежала из комнаты, но споткнулась о труп матери, поскользнулась на залитом кровью скользком полу и опрокинулась на спину.