Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

И тут же, не дав договорить Свердлову, со своего места сорвалась Спиридонова. Стройная и гибкая, в длинной черной юбке и белой кофточке, темные волосы стянуты в узел на затылке. Ее жесты порывисты, она вся кипела, и в этой своей страсти действительно казалась необыкновенно привлекательной. Голощекин невольно залюбовался ею. Спиридонова начала говорить тихо, заставляя зал настороженно вслушиваться в каждое слово, но постепенно ее голос креп и накалялся страстью. Голощекину казалось, что она тоже будет говорить о Брест-Литовском договоре с немцами. Но Спиридонова неожиданно начала совсем о другом.

– Я всю свою жизнь посвятила благу крестьян, – сказала она и, повернувшись к Ленину, выбросила в его сторону руку. – Я обвиняю вас в том, что вы обманули крестьян, что вы никогда не служили им, а только использовали их в своих целях. Все остальные наши разногласия временные, но в крестьянском вопросе мы с вами будем бороться до конца. Когда крестьяне, крестьяне-большевики, крестьяне-эсеры, крестьяне-беспартийные одинаково унижены, подвергаются преследованию и чудовищному ограблению, я возьму в руки тот же револьвер, ту же бомбу, которыми я их когда-то защищала. И ни вы, никто другой не остановите меня.

В зале поднялись рев и буря аплодисментов. Левая сторона партера, в которой сидели делегаты от эсеров, вскочила на ноги. Публика явно симпатизировала Спиридоновой. Крестьяне-депутаты начали грозить кулаками большевикам. У Голощекина неприятно заныло под ложечкой. «Неужели это именно то, о чем с такой тревогой вчера за ужином говорил Свердлов? – привстав с кресла и нервно оглядывая зал, подумал он. – Неужели это начало переворота?»

Чтобы спасти положение, к трибуне начал пробиваться Троцкий. Он пытался что-то сказать, но в зале поднялся такой шум и топот ног, что Троцкий вынужден был вернуться на свое место. Свердлов истерически зазвонил в колокольчик и начал кричать, что прикажет немедленно выгнать всех из зала. Но никто не слушал и его.

У Голощекина мороз пробежал по коже. В Екатеринбурге ему казалось, что власть большевиков установилась прочно и навсегда, а здесь ее вроде бы не было вовсе. Он со страхом ждал, что будет дальше. Возникло ощущение, что зал не утихнет никогда. И в это время со своего места от края стола поднялся Ленин и не спеша направился к самому краю сцены. Подойдя к Свердлову, он положил руку ему на плечо и сказал, чтобы тот перестал звонить. Затем подошел к краю сцены, взялся обеими руками за отвороты пиджака и обвел взглядом бушующий зал. На его лице играла самоуверенная усмешка. Из зала раздались насмешливые выкрики и свист. Ленин усмехнулся еще больше. Потом поднял вверх руку и стал ждать, когда утихнет зал. И вскоре во всем театре стало так тихо, что все услышали, как под кем-то из членов президиума скрипнул стул.

С беспощадной логикой, пункт за пунктом, Ленин начал разбивать критику эсеров, обвиняя их в непоследовательности и двуличии. В зале тут же снова поднялся крик, и Свердлов опять схватился за колокольчик. Но Ленин вновь поднял руку, и зал утих.

– Обвинения в том, что большевики служат немцам, смехотворны, – сказал Ленин. – Стремление левых эсеров возобновить войну играет только на руку Антанте. Брестский мир является для нас унизительным компромиссом, мы все это прекрасно понимаем, но это компромисс нужды. Мы вынуждены терпеть. Но наградой за это терпение для нас является светлое будущее. Усталость от войны неизбежно приведет к революции в других странах, к мировой революции. Именно война за интересы буржуазии привела к социалистической революции в России.

Голощекин впервые наблюдал за Лениным так близко и был потрясен, с каким напряжением зал слушал его речь. Когда Ленин кончил говорить, весь зал взорвался бурей аплодисментов. Ему аплодировали не только большевики, но и немалая часть левых эсеров.

Но эсеры не сдались. Ленин еще не успел уйти со сцены, как к ее краю подошел Камков и, подняв глаза на ложу, в которой сидел Мирбах, выкрикнул:

– Диктатура пролетариата в России превратилась в диктатуру Мирбаха. Несмотря на все наши предупреждения – политика Ленина остается прежней. Мы не являемся независимой державой, мы представляем из себя лакеев немецкого империализма, которые имеют наглость сидеть в этом театре как хозяева.

Все эсеры, находящиеся в зале, снова вскочили на ноги, подняли кулаки и, повернувшись к немецкой ложе, закричали:

– Долой Мирбаха! Долой немецких мясников!

Не вызывало сомнений, что все это было заранее отрепетировано. Свердлов тут же нервно схватил колокольчик и, потрясая им, начал кричать, что заседание окончено. Руководство большевиков исчезло со сцены, потянулись из зала и большевистские делегаты. Белобородов подошел к Голощекину и сказал, не скрывая удивления:

– Не понимаю, что здесь происходит. Ты веришь, Шая, что в России победила социалистическая революция?

Голощекин только пожал плечами и спросил:

– Куда ты сейчас пойдешь?

– К Троцкому. Но он вряд ли придет сегодня домой. Ты же видишь, как накалена обстановка. А ты к Свердлову?

Голощекин кивнул.