Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Со Спиридоновой? – Свердлов усмехнулся. – Ее вместе с Камковым и другими эсерами надо было расстрелять у стен Большого театра. Но Ленин запретил. Велел установить личное участие в заговоре каждого. И только после этого выносить решение. Эсеры никогда не были нашими союзниками в революции. Они – попутчики. Эсеры защищают крестьян. А что такое крестьяне? Патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость. У нас еще возникнут большие проблемы с ними.

– Как хорошо, что съезд не успел принять закон о смертной казни, – сказал Голощекин. – С ним была бы одна морока. А теперь приговор вынесет революционный трибунал.

– Закон нам не помеха, – коротким, нервным смешком рассмеялся Свердлов. – Приговоры все равно будут выносить трибуналы, то есть мы.

– Значит, и с Романовыми можем покончить? – От этой мысли у Голощекина задрожали руки.

– О Романовых я тебе скажу завтра после встречи с Троцким. Взять решение на одного себя я пока не могу.

Голощекин снова сразу поскучнел. Он не понимал, почему Свердлов оттягивает решение. Может быть, против ликвидации Романовых возражает Ленин? Может быть, у вождя революции на этот счет есть другое мнение? Но спрашивать об этом Свердлова Голощекин не стал. Решил подождать до завтра.

До обеда он бродил по улицам Москвы, выясняя обстановку. В центре города было спокойно. О вчерашнем эсеровском мятеже напоминали только латышские патрули. Они стояли на Охотном Ряду от Лубянки до Кремля, патрулировали Тверскую улицу и Красную площадь. Казалось, что вся Латвия перебралась в Москву, чтобы поддержать большевиков.

Перед обедом Голощекин зашел в «Метрополь» к Свердлову. Он был у себя, а в приемной, на удивление, мало народу. Подождав, пока из кабинета председателя ВЦИК выйдут посетители, Голощекин зашел к нему. Свердлов весь светился, по его лицу было видно, что дела обстоят как нельзя лучше. Очевидно, те, кто только что вышел из его кабинета, принесли хорошие вести.

– Когда ты едешь в Екатеринбург? – спросил Свердлов, не ожидая, пока Голощекин усядется на стул у его стола.

– Я собирался уехать еще вчера, – ответил Голощекин.

– Эсеры глубоко просчитались, – сказал Свердлов, искоса поглядывая на лежавшие на столе бумаги. – Они думали, что немцы объявят нам войну. А поскольку мирный договор с Германией заключали большевики, народ выступит против нас. Но Германия войны не объявила. Немцы приняли извинение за убийство Мирбаха. Они развязали нам руки для борьбы с контрреволюцией.

Свердлов снял пенсне, близоруко прищурившись, посмотрел на Голощекина, потом снова надел пенсне и сказал:

– Утром у меня был Троцкий. Мы обсуждали обстановку в партии и стране. Троцкий считает, что для нас пришло время основательно встряхнуть собственные ряды. Показать, что отступления нет, что впереди может быть только полная победа или собственная гибель. Нам нужно сделать что-то такое, что привело бы в ужас нашего врага. И я с ним полностью согласен. Ты понял, о чем я говорю?

– Конечно, понял, – ответил Голощекин.

Тут и без всякого разъяснения было ясно, что Свердлов таким образом давал разрешение на убийство семьи Романовых, но не хотел ставить под ним свою подпись. Ответственность должен взять на себя Голощекин. А Свердлов потом поддержит его действия. Но убить царя – это не то, что расстрелять не снявшего перед тобой шапку холопа. Такое убийство нельзя скрыть, за него все равно спросят. А могут и снести голову. После событий в Большом театре Голощекин не исключал и этот вариант. Поэтому сдержанно спросил:

– А что Ленин?

– Ему сейчас не до этого, – сказал Свердлов. – Мы поставим его перед фактом. Думаю, он согласится, даже если это не совпадет с его мнением. Ленин опасался немцев. Но если они не заступились за Мирбаха, не заступятся и за других. Меня информируй обо всем. Я должен знать все подробности. Потом привезешь доказательства.

Голощекин встал, попрощался со Свердловым за руку и вышел. Вечером он выехал в Екатеринбург. Из головы не выходила последняя фраза Свердлова. Какие доказательства ему нужны? Постановление Екатеринбургского Совдепа? Отчет местной ЧК? И вдруг ему вспомнилась репродукция с картины, висевшей у них на стене, когда они вместе со Свердловым отбывали ссылку в Нарыме. Голощекин на всю жизнь запомнил имена художника и девушки, изображенной на картине. Девушка шла по тропинке и улыбалась, а за ней следовала служанка с тяжелой, окровавленной ношей на плече. Художника звали Боттичелли. А у девушки было чудное библейское имя Юдифь.

Глава 20