Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

В этот день даже прогулка во дворе показалась им радостной. Девушки не обращали внимания на охрану. Они уже ощущали свободу. Им казалось, что у них за спиной появляются крылья. Вот-вот они окрепнут, и, взмахнув ими, можно будет оказаться за этим забором, за ненавистным городом с грязной железнодорожной станцией, за лесами и реками, где нет охранников и живут только счастливые люди.

Вечером после чая Государь сел писать ответ. Побег и сейчас казался ему унижением, поэтому, посидев несколько минут в молчаливом раздумье, он написал:

«Мы не хотим и не можем бежать, мы можем только быть похищенными силой, т. к. сила нас привела в Тобольск. Так не рассчитывайте ни на какую помощь активную с нашей стороны. Начальник охраны имеет много помощников, они меняются часто и стали озабоченными. Они охраняют наше заключение и наши жизни добросовестно и очень хороши с нами. Мы не хотим, чтобы они страдали из-за нас, в особенности, во имя Бога, избежите кровопролития. Справьтесь о них вы сами. Спуск через окно без лестницы совершенно невозможен.

Мы совершенно не знаем, что происходит снаружи. Не получал ни журналов, ни газет, ни писем. С тех пор, как позволили открывать окно, надзор усилился и нам запрещают высовывать голову, с риском получить пулю в лицо».

Государь долго думал, ставить свою подпись под текстом записки или нет. В конце концов решил не ставить. Его почерк и так уже известен офицеру, он узнает автора по нему. Во время утреннего чая Государь передал записку Боткину.

Ответа от офицера не было несколько дней. Семью снова начали терзать сомнения. Каждый день они задавали друг другу вопрос: что случилось с верными людьми? Не схвачен ли офицер, не арестованы ли его друзья? Не раскрыта ли переписка? Наконец монахиня передала Боткину записку. Он тут же отнес ее Государю. Государь, не скрывая волнения, начал читать.

«Друзья не дремлют больше и надеются, что час, так давно жданный, настал. Сопротивление чехословаков грозит большевикам все более и более серьезно. Самара, Челябинск и вся Сибирь во власти Временного правительства. Армия друзей словаков в 80 верстах от Екатеринбурга. Будьте внимательны ко всякому движению снаружи, ждите и надейтесь. Но в то же время, умоляю, будьте осторожны, потому что большевики раньше, чем будут побеждены, представляют для вас гибель реальную и серьезную. Будьте готовы каждый час днем и ночью. Напишите точно время, когда вы все идете спать. Один из вас не должен спать каждую ночь от двух до трех часов. Готовый умереть за вас офицер русской армии».

«Господи, неужели час освобождения и вправду близок? – подумал Государь. – И потом эти, чехословаки… Если они действительно в восьмидесяти верстах отсюда, они тоже нас спасут. И это спасение может быть надежнее попытки неизвестных офицеров».

Его снова начали мучить сомнения. Стоило ли давать ответ офицеру, рискуя быть уличенным в сговоре, расплата за который наверняка будет неотвратимой и самой жестокой, если освобождение идет само собой? Если бы речь шла только о нем, Государь, не задумываясь, ответил. Но ведь за ним была семья и те, кто верой и правдой служит ей в самое трудное время: Боткин, Демидова, Харитонов, Трупп. Он долго размышлял над этим, и Александра Федоровна, понимая терзания мужа, старалась не смотреть в его сторону. Она сидела у окна на стуле и вязала Алексею теплые носки. Он уже несколько раз говорил о том, что у него мерзнут ноги.

Государь посмотрел на Александру Федоровну, она почувствовала его взгляд и опустила голову. И он решил, что ответ надо написать. Ведь офицер переправлял эту записку тоже с риском для своей жизни. И монахиня Мария, передававшая ее, рисковала не меньше. Они ждут от Государя действий, и он не может обмануть их ожидания. Государь обмакнул перо в чернильницу и написал:

«От угла до балкона 5 окон выходят на улицу, 2 – на площадь. Все окна заклеены и выкрашены в белый цвет. Маленький еще болен и не может ходить. Каждое сотрясение причиняет ему страдание. Ничего не нужно предпринимать без совершенной уверенности в результате. Находимся все время под внимательным наблюдением».

Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула, ожидая, когда на листе бумаги высохнут чернила. Затем ножницами отрезал текст, скатал его в рулончик и положил в карман гимнастерки. Перед обедом он передал записку Боткину. В это время у Ипатьевского дома появились монахини с молоком и свежей выпечкой. Боткин передал им записку. А через час она лежала на столе у Голощекина.

На этот раз в его комнате американской гостиницы кроме Сафарова и Войкова находился еще один комиссар ЧК – Яков Юровский. Голощекин чрезвычайно ценил его за холодный ум и стальное сердце. Отец Юровского как-то говорил Голощекину:

– Я боюсь своего сына потому, что нет такой черты, за которую он не смог бы переступить. И это касается не только денег.