Литерный эшелон

Вышло ровно по словам генерала.

Когда солдат пьян до беспамятства, он обыкновенно мягок и стремится в положение горизонтальное. И перед тем, как в него перейти, солдат любит всех и вся, лезет целоваться и брататься хоть с обер-полицмейстером.

Совсем иное дело солдат, просто выпивший. Его тянет на подвиги, винтовка кажется универсальным пропуском куда угодно, и особенно в мир равенства и справедливости. Хочется быть сильным, топтать ухоженные газоны своими тяжелыми сапогами.

В году 1917-ом, дважды революционном по бульвару шел отряд рабочей милиции. По обыкновению его бойцы были пьяны не так чтоб вусмерть, а так, хорошенечко.

И один рядовой вспомнил, что когда-то он пытался залезть за ограду в этот сад, нарвать цветов. Но вышли офицеры и намяли ему бока.

Обида за прошедшие годы не утихла, а скорее наоборот.

Верно, и там сидят какие-то драконы, но время их кончилось!

— Надобно разобраться, братцы! — позвал солдат.

Молчаливое согласие было ему ответом.

С бульвара свернули в сад. Ворота были закрыты, но оставалась открытой калиточка. Пост на бульваре Инокентьев велел убрать, чтоб не провоцировать. И часовой стоял уже около здания.

Увидев приближающихся, он нажал тревожную кнопку, взял винтовку на изготовку.

В морозный воздух бросил:

— Стой, кто идет?

Поскольку останавливаться никто не собирался, он дал выстрел поверх голов, в начинающийся снегопад. Передернул затвор. Вернее, попытался это сделать.

Лязгнул «Маузер», часовой свалился на снег.

Тут же ударили иные выстрелы — били из-за окон здания. Стреляли метко, и через пять минут почти весь милицейский патруль оказался выбит.

Но к осаждающим подтянулась помощь: студенты, отряд моряков. У людей в здании не было никаких шансов — ждать помощи не приходилось.

— Закошмарим лохов! — звучал непривычный клич. — Бей драконов и мироедов!

В сумерках один из матросов подполз к окнам и забросил туда пару бомб.

После бой шел уже в самом здании за каждый коридор, за каждую комнату. Инокентьев отстреливался из пистолетов: в ящиках стола у него была целая коллекция. Стрелял генерал хорошо, не тратя лишних патронов.

Но шансов выйти живым у него не было. Впрочем, смерть сделала ему подарок странный, с юмором, как водиться, черным.

Генерала не убили.

В здании стало сизо и кисло от пироксилинового порохового дыма. Резало глаза, хотелось чихнуть. Генерал то и дело потирал переносицу дабы сдержаться.

Но все же не уследил: чихнул, содрогнувшись всем телом…

И упал замертво из-за разоравшейся некстати аорты.

Восставшие ворвались в кабинет. Их внимание привлек основательный сейф. В карманах покойного нашли какие-то ключи, но этого было явно недостаточно: дверь стальной конструкции защищал и код.

На удачу покрутили колесики, но ничего не произошло.

Тогда из мастерских приволокли пропановый резак конструкции французских инженеров Фоша и Пикарда, продули маленькое отверстие, начали вырезать стенку…

И тогда — взорвалось.

Рвануло так, что контузило даже тех, кто стоял на улице. Сейф содержал не менее четверти пуда взрывчатки. Осколком сейфа пробило баллоны с пропаном и кислородом. Ударил новый взрыв.

Разумеется, никаких документов обнаружено не было. Да что там — сам резчик и остальные, кто был в комнате, просто испарились.

Докторесса

Докторесса осмотрелась…

  …И начала жить. Если ученые жили по двое в избе, то Мария Федоровна получила дом в единоличное пользование.

На окошко повесила занавесочки, перед порогом положила кусок дерюги, чтоб входящие вытирали ноги.

Доселе «Ривьера» была исключительно мужским местом, за сим обитатели себя не сильно сдерживали ни в потребностях, ни в эмоциях. К дурному привыкаешь быстро, за считанные недели народ изрядно одичал, зарос.

— Прошу простить их, — извинялся за всех Грабе.

Как раз рядом, у дерева, особо никого не стесняясь, казак справлял малую нужду.

— Да бросьте. Я же доктор! — успокаивала офицера Мария Федоровна.

Вслед проходящей женщине смотрели: она была красива, но красотой странной, суровой, осенней, последней. Пройдет еще пару лет, может даже пять — и от нее останется немного. Все яснее станут морщины, кожа утратит былую гладкость… В глазах, где сейчас пляшут искры, будет только усталость.

Но многие думали: а сколько там той жизни осталось? К тому же все познается в сравнении. Если до другой ближайшей женщины семьдесят верст, так и эта весьма прелестна.

И мужчины сбривали многодневную щетину, гладили рубашки и штаны. Сабуров приносил ей охапки цветов, звал на дирижабль выпить хорошего вина. Докторесса благодарила, но отвечала, что от высоты у нее опасно кружится голова. Ну а к себе в гости благоразумно не звала.

На нее засматривался даже батюшка Арсений, даже оба подпоручика, не имеющие из-за своего ангельского чина ровно никакого шанса.

Только женщина выбрала того, кто изначально не обращал на нее никакого внимания. А именно на штабс-капитана Аркадия Петровича Грабе. Она пускалась на обычные женские хитрости: строила глазки, касалась, будто невзначай, брала за руку…

И Грабе поддался.