Литература с Дмитрием Быковым

Что касается Аслана, который, с одной стороны, олицетворяет силу, с другой – добро, а с третьей – творческое начало… В книге есть эпизод, многими любимый и действительно очень хорошо написанный, это момент, когда Аслан начинает творить мир. Он творит его с помощью песни, с помощью музыки. Вот то, что Аслан поет и ему отзываются струны всех остальных существований, то, что мир возникает как песня, это льюисовская мысль о том, что творение мира подобно нашему человеческому творчеству. В Нарнии ведь у людей очень много занятий: и торговля, и охота, и разнообразные искусства. Иногда даже довольно подлые, как искусство лжи и лести. Визирь же тоже очень мудрый, и хотя он говорит цветисто, но постоянно врет. Единственное занятие, которое приближает человека к Богу, – это творчество, и это единственный способ как-то выжить в Нарнии и спасти ее.

Что касается значения цикла, думаю, правы те, кто писал, что главная его составляющая – радость. Нарния дарит читателю довольно чистое и детское счастье, такую бескорыстную радость. И когда человек попадает в Нарнию, он прежде всего испытывает восторг. Даже Нарния, которая находится в снежном плену, прекрасна, потому что здесь разговаривают звери, потому что в ней есть мифические фавны, играющие на флейте, потому что она каждому предоставляет максимальные возможности для раскрытия талантов. Даже зло там довольно привлекательно. Потому что зеленая змея – это красиво; даже более красиво, чем Снежная королева.

Нарнийский мир, с его гномами, одноступами, моноподами, придуманными из чистой фантазии, совершенно непрагматическими, ничего не значит; просто такая шутка автора. Там вообще много придумано всяких существ, которых до Льюиса не было и которые лишь отдаленно имеют сходство с какими-то английскими сказочными персонажами.

Мир Нарнии – это мир непрерывного праздника. Льюис любит описывать роскошь, вкусную еду, роскошные пейзажи, прекрасные корабли. Это мир ликования. Мир, в котором ребенок может чувствовать себя как дома. Естественно, в отличие от мрачного, иррационального и гротескного мира «Алисы в Стране чудес», мир всех инклинговских сказок – это мир добра. И все они восходят, конечно, к Гилберту Честертону. Честертон не был членом инклинговского клуба и никогда в Оксфорде не преподавал, но именно из его книг возникло движение этих новых британских защитников христианства.

Христианство в XX веке нуждалось в новых апологетах, новых проповедниках. По двум причинам: во-первых, его очень сильно потеснила наука. Потеснила потому, что практически все в мире стало познаваемо. Правда, непознаваемого еще прибавилось, но научные методы познания к религии были очень нетерпимы. Надо было быть Эйнштейном, чтобы сочетать веру и науку.

Но еще одна причина – кошмарное количество зла, которое в мире появилось. Как Бог это терпит? Как он терпит концлагеря, Освенцим, Сталинград, с его чудовищными жертвами, с полностью стертым с лица земли городом, как он терпит сам феномен фашизма, – непонятно, правда? Если Бог есть, то где он был в это время? Нужно было огромное движение английских апологетов, чтобы доказать, что Бог не терпит, что человек – не зритель в его театре, а орудие. Что дети, попадая в Нарнию, должны спасать ее от заклятия, а не просто любоваться нарнийскими чудесами. Что мир создан не для того, чтобы человек был в нем наблюдателем, а для того, чтобы он был активным участником, что человек – орудие Бога.

И в этом смысле очень принципиально, что у Толкина мир спасают малорослики. Это доказательство того, что подвиги перестали быть уделом великанов и стали уделом маленьких людей, обычных людей.

А у Льюиса мир спасают дети. Потому что они, во-первых, обладают верой в чудеса. Они еще не знают, что то-то и то-то невозможно, поэтому для них чудеса – это нормальная среда. Но дети, что еще важнее, обладают одним великолепным навыком: прежде чем думать, они действуют!