Литература как жизнь. Том I

Сталинская школа фальсификаций была квалифицированной. Сталинские фальсификаторы, уничтожавшие Троцкого, который сам умел фальсифицировать, знали, что фальсифицировали, антисталинская школа моих времен стала страдать либеральным невежеством. В борьбе за свободу выражения воцарилась конъюнктура безнаказанная. Если в средневековых спорах о единосущии выросли горы неясностей, то и в нашем полемическом словаре образовались завалы из кривотолков вокруг понятия партийность. Об этом я бы не смел писать сейчас, если бы не пытался о том писать раньше, и теперь, надеюсь, мне соврать не дадут отказавшиеся печатать мою рецензию, которую пришлось поместить в Приложениях. Мыслящие свободно в пределах корпоративного единомыслия меня упрекали в том, что я защищаю тех, кто некогда кое-кого вытеснил из литературоведения. Было дело, но почему? Шла схватка стенка на стенку, те и другие, сгруппированные по принципу свойства, не допускали несвоих, с переменным успехом свои вытесняли несвоих, однако нынешние свободомыслящие, подобно любым либералам, признают правду о ком угодно, кроме самих себя и своих.

Кривотолки неизбежны, раз предрешен исход спора. Богословам нельзя отрицать существование Творца, нам было запрещено усомниться в том, что литература у нас сплошь советская. Сомневались советологи, нам сомневаться было не позволено. Кем? Негласным сговором литературных деятелей, от которых мы слышали: «Между собой не спорьте, до добра не доведет», – учитывали опыт своей молодости, и те же самые люди свой междусобойный консенсус выдавали за волю властей. Власти, несомненно, выражали свою волю, но смотря по тому, кто им подсказывал, и приняв чью-то сторону, давал директивные указания. Кто же подсказывал? Кто, играя закулисную роль, вырабатывал формулировки, до нас доходившие волей властей? Партаппаратчиков обычно называют строгими блюстителями литературного порядка, но партаппаратчики служили передатчиками писательских настроений. Считается, что партаппаратчики только тем и занимались, что держали и не пущали. Нет, кого держали, а кого пущали. Выбор выглядел необъяснимо-парадоксальным, как выбор осуществлялся, почти ничего неизвестно, а кто пишет так было, пишет, как не было[118].

Давление являлось обоюдным. Разрешали или запрещали сверху, однако снизу, предупреждая нажим инстанций, каждая группировка старалась воздействовать на руководство ради того, чтобы превратить свои пристрастия в официальную политику. Группировки нажимали на верх, верх принимал оргмеры, вызывая нажим других группировок, – так действовала пружина литературной борьбы.

В «Новом литературном обозрении», органе олигархической среды, появился обстоятельный обзор так называемой «русской, или консервативной партии». На мой запрос в редакцию, собираются ли они поместить материал о группировке, которую называли «либеральной», ответа я не получил, и обзор литературной борьбы остался односторонним. Главного редактора журнала, которая была студенткой у моей жены, мы видели по телевидению, она, печатая журнал на средства новой элиты, сменившей прежнюю номенклатуру, убеждает всех в своей непредвзятости.

Когда я приобщился к литературному миру, то увидел, как писательская среда затягивала и обрабатывала присяжных руководителей литературной политики, им нашептывали решения, которые становились волей властей. Связанные с литературным миром (иногда родственными узами) партаппаратчики были опутаны сетями групповых интересов, и сами, наслушавшись, продолжали плести те же сети. От этого симбиоза возникло смешанное потомство партаппаратчиков и протестантов, из бунтарей и запретителей сложилась среда страдавших пустоутробием. В обход закручивания гаек следовали либеральные уловки, отбивая вкус к реальным представлениям. Верить на слово стало нельзя никому: каждому важно не определить, как можно точнее, явление литературы или философии, а лишь бы протащить – в печать.