Литература как жизнь. Том I

О катастрофе я прочитал, прослушал и просмотрел доступное любопытствующему – не изыскателю-специалисту. Ясности до сих пор нет, версии колеблются от французского заговора до российского разгильдяйства. Одно объяснение устроило обе стороны: каковы бы ни были реальные причины падения, решили причин не разглашать, чтобы не портить международных отношений, чуть-чуть наладившихся. Ради взаимо-приемлемой версии пожертвовали репутацией одного из погибших советских пилотов, представив его просто недотепой. А мертвые сраму не имут. Узнают правду, когда причины страшного происшествия будут столь же безразличны, как тайна Железной маски.

Пауки в банке

За что боролись

«Люди, я любил вас, будьте бдительны».

Юлиус Фучик перед казнью.

С детских лет охватывал меня страх: вдруг соседи по коммунальной квартире разоблачат Деда Васю? Отца постигла ирония истории, он отвечал за выпуск исповеди чешского героя-мученика, кончающейся словами «…будьте бдительны!», и стал жертвой им же опубликованного призыва. Призыв, хорошо переведенный и редактурой доведенный до афористической выразительности, был взят на вооружение нашей пропагандой, а благородные люди, вдохновляясь призывом, доносили на теряюших бдительность, донесли и на отца, разоблачил его сослуживец, хотя отец, живший, как натянутая струна, бдительности, точно, не терял.

Деда Бориса тоже разоблачил сослуживец, за космополитизм. Знай я больше иностранных слов, назвал бы деда шовинистом. Циолковскому он посвятил свою жизнь, но я у него спросил, почему же село Ижевское, где родился звездный провидец, не переименовали в Циолковское, и дед, ни разу на меня голос не повысивший, крикнул: «Поляк!» Разве это вопль безродной космополитической души?

А Дед Вася ведь был эсером – он сам мне об этом говорил и повторял не один раз. Возьмут соседи и сообщат, что дедушка мой затаившийся враг, с которым нужно вести борьбу. Борьба шла за дрова. Центрального отопления на Большой Якиманке ещё не провели, топили печи, дрова были сложены в общем коридоре, и соседи постоянно таскали чужое топливо. Дед с ними ругался, произносил, словно с трибуны, пламенные речи. На общей кухне я услышал, как соседи говорили, что мой дед «стоял за революцию». Говорили, качая головами: тронуть его трудно. За ту ли революцию он стоял, за которую надо было стоять, у соседей не хватало образования разобраться. Иначе бы, пожалуй, донесли и захапали дрова. Так мне открылась житейская подоплека политических кофликтов.

«Судиться по правам – не тот у них был нрав».

Из басен Крылова.

Хотелось бы мне думать, что самому Сталину пришла в голову мысль посадить в тюрьму друга моего отца Бориса Леонтьевича Сучкова, которого Сталин и назначил директором издательства, а заведующим редакцией художественно литературы в том Издательстве Иностранной литературы, сокращенно «ИЛ», был мой отец. Хотел ли Сталин посадить Сучкова, того знать не могу, но знаю: моего отца снять с должности и оставить без средств существования (за неразоблачение Сучкова) хотел сотрудник, находившийся в кабинете рядом, по тому же коридору. Сотрудника, приходя на работу к отцу, я видел. У него был поврежден глаз, и казался он одноглазым, но мне, мальчишке, было не разглядеть горевший у него в здоровом глазу огонь зависти.

Тогда же у Деда Бориса в гостях видел я заведующего кафедрой Московского Авиационного института, где мой воздухоплавательный дедушка вел курс своей жизни – историю летания. Глядя на улыбающегося гостя, нельзя было подумать, что улыбчивый посетитель ненавидит и боится деда: защит диссертацию и, чего доброго, станет претендовать на место, которое заведующий получил за усиленные изъявления патриотизма. Хотел или не хотел дед заведовать кафедрой, я не знаю, но знаю, как называлась дедова диссертация: «Генезис русской воздухоплавательной мысли в трудах Менделеева». Длинное заглавие я запомнил, споткнувшись о незнакомое мне слово «генезис». За диссертацию три академика рекомендовали сразу дать докторскую, плюс положительные отзывы оппонентов и собственноручно засвидетельствованная поддержка дочери Менделеева. Всё это, очевидно, лишь усиливало опасения заведующего, и как космополита-лжеученого он разоблачил строителя самолета, который назывался «Россия-А», первый русский самолет серийного фабричного производства. В советские годы в честь самолета была выпущена марка, а копию доноса, напечатанную под копирку, я обнаружил после кончины деда среди его бумаг. В конце: «Пора разоблачить…».