Литература как жизнь. Том I

В границах своего опыта, мальчика времен войны, видел я немецких пленных и отношение к ним… Что я видел? Смею ли упоминать об этом сравнительно с тем, что видел Копелев? Один раз и не видел, а только слышал от друга своего Геньки, видел он, как по Садовому кольцу вели многотысячную колонну немецких солдат, взятых в плен после Сталинградской битвы. Мертвая тишина, ни выкрика[255]. Соседи по дому тоже рассказывали: москвичи стояли и смотрели, не было торжества победителей. В других странах торжество, я бы даже сказал, агрессивное торжество мне приходилось видеть.

Сам я, кроме налётов на Москву и бомбежки под Москвой, ничего страшнее не испытал, но всё же остервенения с нашей стороны никогда не видел, хотя с первого до последнего дня войны жили мы в убеждении, что мы и враги друг для друга не люди. Как только война кончилась, стали людьми. В студенческие годы, на последнем курсе, спустя двенадцать лет после войны, послали меня с англичанами в Ленинград: прохожие принимали их за иностранцев вообще – за тех же немцев, и ни одного косого взгляда. На Пискаревском кладбище бродила безумная старуха, она, услыхав чужую речь, подошла к нашей группе и едва слышно произнесла: «Пошли отсюда вон». Без восклицательного знака, выкрика не было. Атеист, я скажу на основе разнообразных чтений и житейских впечатлений: в нашей официально атеистической стране оставалась жива повсеместно забываемая и попираемая основная христианская заповедь «Возлюби врага своего».

Ещё ситуация: лето, каникулы, лагерь военнопленных под Москвой. Пленные работают за колючей проволокой. Тут же на лужайке мы гоняем в футбол. На выходной приехал ветеран войны Дядя Юра, подойдя к ограждению, заговаривает с немцем. Тот охотно и даже с улыбкой откликается. Беседуют они долго. После дядя нам говорит: «Дома у него жена и дочь. А воевал он…». Не помню, где воевал немец, но хорошо помню, каким тоном дядя, который воевал на Волхове, говорил, будто речь шла о случайной встрече на жизненном пути. Ветераны чувствовали союзничество и понимали друг друга, на какой бы стороне ни сражались. Лев Зиновьевич видел то же самое. Почему, взявшись за перо, не охватил того, что видел, ограничившись разоблачительством?

Теперь я подражаю одному своему старшему другу-американцу, который на склоне лет занимался чтением книг о том, чему оказался современником. Вот и я читаю одну за другой американские книги о холодной войне, в большинстве, за редкими исключениями, повторяется рассказ, как советские официальные представители настаивали, сопротивлялись, стремились утвердить свое влияние, не принимали того, что западные страны предлагали, обещали, соблюдали интересы всех, включая интересы стран, которые во время горячей войны являлись нашими общими противниками. Читаю, и сама собой из-за повторов проступает их односторонность, их взгляд на самих себя как разумных, уступчивых и в конечном счете правых. Попался лишь один текст, как всякое исключение, подтверждающий правило, это книга Бирнса.