Читаем Литература как жизнь. Том I полностью

Хотели меня вычеркнуть и охранители нашей ортодоксии. В институтском сборнике проскочила моя статья о том, что Маркс консерваторов ставил высоко как консерваторов, если то были Коббет и Карлейль, обличавшие пороки буржуазного прогресса. Ленин в творениях Толстого видел зеркало революции, однако не делал из Толстого революционера, перед ним был утопических убеждений великий художник, который рисовал несравненной истинности картины жизни, исторически обреченной патриархальной жизни. «Реакцию протаскиваете?» – спросил Кожинова партийный работник, читавший статью. Вадим, уже понаторевший боец, знал, что не факты, а фракции служат мерилом доказательности, он успокоил обеспокоенного: «Это наш человек написал». Вопрошавший, рассказывал Вадим, усомнился в моем стопроцентном правоверии, однако оргмер не принял.

<p>Проблема партийности</p>

«Ленин требовал партийности только от членов Социал-демократической партии и преимущественно, если не исключительно, в политической публицистике».

Справочник по русской литературе под редакцией Виктора Терраса, Изд-во Йельского Университета, 1984.

До какой безнадежности у нас был запутан вопрос о партийности – центральный вопрос литературной политики! – видно из беседы, кого с кем? Главного редактора журнала «Новый мир», поэта Александра Твардовского со своим сотрудником, моим старшим университетским соучеником, Владимиром Лакшиным. Два лидера литературной борьбы, крупнейший поэт и видный литературовед сходятся на том, что Ленин имел в виду не художественную литературу, а партийную публицистику[224]. В том же духе толкует статью Ленина русский по происхождению и образованию американский литературовед Виктор Иванович Террас, автор книги о Белинском, осведомленный в своей области специалист. Не берусь читать в сердцах знающих людей и решать, зачем шли они в самоуничтожающий умственный штопор, но таков образцовый пример решения вопроса запутыванием вопроса.

У Володи головоломное положение проступает само собой в дневнике, он не лукавит, он в самом деле так думает. Сознавал ли Лакшин, каким же доктринером он выставляет себя? Одна из последних наших встреч с Володей носила оттенок мистический и была, я думаю, символической. Приехал я в Ясную Поляну, пошел по парку, вдруг на лужайке вижу: среди природы на раскладном стуле сидит Лакшин и разговаривает сам с собой. Ну, думаю, караул: тронулся! Бросился к нему, а из кустов со всех сторон: «Назад! Назад!». Оказывается, идёт съемка. Голоса ниоткуда требовали: «Не мешайте Лакшину!»

В дневнике Володя упоминает «Димку», Дмитрия Старикова, своего сокурсника по Университету, моего старшего соученика ещё по школе. Признает Димкины способности, не забыл, что Старикова называли «новым Шахматовым», это на филологическом факультете, где знали, что значит измерять способности масштабом Шахматова, которого основоположники современной лингвистики называли «золотым мальчиком филологии». Но Стариков перешел на сторону «Октября», и Володя знает, что Димка совершил тушинский перелет слева направо не по карьерным соображениям, однако над причинами перехода и не задумывается, ничего, кроме недоумения и досады, не выражает по этому поводу. Ему как завотделом критики оппозиционного «Нового мира» приходилось выдерживать нападки правоверного «Октября», но переход для него выглядит лишь прискорбным происшествием. Другой точки зрения Володя допустить не может, всё не-новомирское – тупость, глупость, подлость. Доверяя дневнику свое отчаяние, Володя поносит сопротивляющихся правде, которую он хотел бы опубликовать, а ведь в сущности хочет лишь своей воли и групповой правды. Попробуй кто-нибудь написать, что печатаемое в расчудесном его журнале не политически вредно, а литературно посредственно и просто плохо. Дневнику Володя доверяет признание, что, увы, в силу тенденции приходится печатать серость, но заяви об этом публично, напиши: «Бездарно», что бы поднялось! Уже в пору бесцензурной гласности я чуть-чуть тронул Володю, и что же? Разговаривать со мной перестал[225].

С Дмитрием Стариковым последний разговор у меня состоялся незадолго до его ранней кончины (рак мозга), разговаривали мы в поезде по дороге на какое-то мероприятие. Это был голос догоравшего правдоискателя, не знавшего, «куда пойти», ибо он уже успел разочароваться в тех и других. Бен Сарнов заклеймил Старикова как проходимца, Димку продолжают хоронить за «разнос Даниила Гранина», добивают за «травлю Евгения Евтушенко», вгоняют в небытие, и не дают нынешней публике перечитать и «травлю», и «разнос», чтобы читатели сами могли судить, чья была правда.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии