Литература как жизнь. Том I

Отбывший свое Сергей Александрович Макашин рассказывал – это ему, выражая на этот раз полное доверие, поручили привезти из Англии прах Огарева, и он сидел и смотрел перемалываемый прах – старались показать, что – без обмана, получите всё сполна. Но Макашин оборвал меня, едва заговорил я о Герцене и его посещении ипподрома. Было это на вечере в Доме-музее Герцена на Сивцевом Вражке. После заседания шли мы с Макашиным из Дома-Музея к метро «Кропоткинская». К нам присоединился Иоанн Савельич Нович, автор «Духовной драмы Герцена», эту книгу я читал, но так и не понял, в чем заключалась драма. Знающий автор не мог своей мысли выразить прямо, а мне не удалось прочитать между строк. Шли мы переулками, на которых герценская драма разыгрывалась, и на открытом воздухе под покровом ночи знатоки говорили о Герцене так, как ни один из них публично, да ещё в печати не решился бы сказать. Свернули мы с Сивцева Вражка на бульвар, и вдруг, обратившись ко мне, Макашин говорит: «А я ведь, знаете, из коннозаводчиков». Смотрит на меня ещё один бывший зека, а в глазах его я читаю: «Эх ты, если бы ты только сознавал, сколько же в наше время приходилось претерпевать тому, кто был из коннозаводчиков!»

Запретительство исходило будто бы из «ленинского учения о двух культурах». Сопротивление встречала всякая попытка намекнуть, что Ленин не говорил тех глупостей, которые ему приписывают развивающие и обогащающие его учение. А снизу или, лучше сказать, со всех сторон, справа и слева, пользуясь глупостью, поддерживаемой сверху, напирало «свободолюбивое» словоблудие всех сортов. Стоило ли верить антипапам? Были среди них и такие: со знанием дела несли чушь, «пользуясь некоторой неосведомленностью аудитории», – так говорил Луначарский о распространившихся у нас в 20-х годах приемах полемики. Тогда в полемику включились массы, которые в спорах брали классовым чутьем, а в наше время всеобщей грамотности, но недостаточной начитанности, можно было, заручившись сочувственной поддержкой сплочённого большинства, городить всё что угодно, и этому внимали, в особенности если шла манипуляция терминами, вроде жюстис поэтик, поэтической справедливости, а кто подтасовку понятий замечал, те помалкивали, должно быть, во имя свободы слова. Если же хотите что-то напечатать, а оно не прогрессивно, то протаскивайте, выдавая за реализм, гуманизм, прогрессивное видение, что, если всмотреться, можно усмотреть и в крайней реакции.

Против интереса к реакции я не протестовал, если и протестовал, то против неназывания реакции реакцией. Ведь что получалось? Скажем, философствования Хайдеггера трудно счесть прогрессивными, и чтобы протащить Хайдеггера, умалчивали неудобные факты, получался «другой Хайдеггер», не тот, который при нацистах подписал профессорскую клятву верности Гитлеру, призывал пасть ниц перед фюрером, иррационализм философа отвечал духу нацизма. Иначе, без умолчаний, невозможно было протащить Хайдеггера? Ну, это у кого и какие приемы и принципы. От авторства переправленных статей в Большой Советской энциклопедии мой дед, историк летания, отказался, а я, следуя семейному примеру, не стал, хотя мне предлагали, писать портрет русиста-советолога Симмонса, отказался, понимая, что кроме лжи во имя правды ничего иного у меня не получится.

При всех переменах неустранимой проблемой оставалась невозможность называть вещи своими именами. «Разве есть у вас Античность?» – уже в послесталинские, но всё же строгие времена добивалась от меня Анна Балакян, когда она стала Вицепрезидентом Международной Ассоциации компаративистов. Анна, константинопольская армянка, необычайно прорусская, всячески способствовала нашему участию, но ради наших же интересов хотела убедиться, что у нас Ренессанс означает то же самое, что общепринято – возрождение античности. Если же античности нет, то и возрождать нечего. А нам – даешь Ренессанс! Что – мы хуже других? Предприятие всесоюзное, участвовали все республики, каждой полагалось по Возрождению с гуманизмом в придачу, всем – по главе, одной республике страниц не меньше, чем другой, за листаж шло социалистическое соревнование. Если один из наших братских народов обнаруживал у себя в далёком прошлом Ренессанс, а также гуманизм, то и другие не отставали: «И у нас был гуманизм, даже ещё раньше, и какой!» Замысел мировой – гуманизм искали повсюду, не нашли лишь в субтропической Африке, где во времена европейского гуманизма процветал канибализм, как отметила африканистка Ирина Никифорова.