Литература как жизнь. Том I

Совершившие социальный подъем такие фигуры, как Шекспир, Чехов, Шолохов, поднимались вместе со своей средой, запасаясь прежде им недоступным культурным багажом. Григорович преувеличивал, говоря, будто он «открыл Чехова», но Чехов, высокоодаренный провинциал, сын лавочника, оказался среди столичных писателей уровня Григоровича, что и сформировало молодое дарование. В наши дни на меня накинулись, когда привел я выдержки из шукшинских произведений: правдиво, но плохо написано! Василий Шукшин – дарование без умения. Если бы, подобно Шекспиру или Чехову, попал Шукшин в дренированную литературную среду… Такой среды не существовало. Шекспир, гениальный малый из «сердца Англии», заштатного городка, очутился в кружке пишущих]аристократов. Довер Уилсон утверждал, что Шекспир не был «законченным гомосексуалистом», а был ли не законченным, спрашивать я не решился. Важно, что парень осмотрелся, наслушался, не зная языков, начитался в переводе ещё неизданное, но ходившее в узком кружке по рукам, скажем, «Опыты» Монтеня.

В далёком будущем, когда многое окажется снесено могучим ураганом времени, исчезнут нынешние подпорки из пристрастий и организованных мнений, а что останется, то будет стоять на собственных ногах, тогда такие фигуры, чудо-богатыри нашего времени, пришедшие на смену классическому чеховскому «нытью», выдающиеся природные дарования, заряженные невероятной жизненной энергией, способные сказку сделать былью, станут привлекать к себе интерес. Стаханов, Шолохов, Чкалов, Жуков, Королёв – типажно их сыграл актёр из той же плеяды, Николай Крючков. Почему, как в кинокомедии «Свинарка и пастух», оказалась им отведена роль (мягко выражаясь) простофиль, которых, как Чапаева из фильма, водят за нос и в итоге оставляют ни с чем? С ответа на этот вопрос начнется новый этап нашего творческого самопознания.

Когда Шолохов пришёл в университет прочесть студентам отрывок из романа, он выбрал страницу, где есть слова: «И скольких мы порубали…» – вся книга об этом, о том, что Шолохов знал – братоубийство, в котором принимал участие. Братоубийство было содержанием его сознания, это содержание он воплотил в меру дарованного ему таланта.

Не может писатель превзойти содержательности своего сознания. Толстой бросил писать и роман о Петре, и о декабристах, зато семейственности ему хватило на три романа. Подобно его собственному семейству, одна семья попала в грозу Двенадцатого года, другая раскололась вместе с пореформенной Россией, отпрыск третьей семьи ответил за грехи предков и отправился добровольно в Сибирь, туда же недобровольно отправляется герой другого русского семейного романа, «Братья Карамазовы», созданного примерно в то же время.

Толстой свою семью покинул, покинули свою страну Герцен и Печерин. «Я бежал из России, – писал Печерин, – как бегут из зачумленного города. Тут нечего рассуждать – чума никого не щадит – особенно людей слабого сложения. А я предчувствовал, предвидел, я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или – попал бы в Сибирь ни за что ни про что. Я бежал не оглядываясь для того, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство». Телесно-физически ни Герцен, ни Печерин не вернулись на родину, однако духовно пережили переворот и совершили творческое возвращение. Барон Врангель в мемуарах рассказывает, как он в Америке, в глубине лесов и гор Пенсильвании, встретился с американским вариантом Печерина – «Мистером Смитом», «Отцом Митрием», князем Голицыным, тот говорил по-француски, по-немецки, по-английски, а русский совсем забыл, но при звуках родной речи воскресал душой. Мы с Каллауром побывали в тех местах: благолепие!

«Переделывал чужие пьесы и писал свои».

Из биографии Шекспира.

Нет в мире неподсудных, Шолохова можно и нужно так сказать разоблачить, как разоблачили, то есть изучили Шекспира. «Донские рассказы» и «Тихий Дон» – одна рука, шолоховская. Филолог-финн это установил, прибегнув к помощи компьютера, а по-моему, и без компьютера видно по стилю и направлению мысли, по энергии и накалу страстей. Другое дело, в «Тихом Доне» охват и материал огромный, попадаются (я думаю) страницы, в которых дает себя знать другая, хлесткая литераторская рука.

Не злопыхатели – апологеты нанесли, мне кажется, сильнейший удар по единоличному шолоховскому авторству, они в шолоховском историческом романе размером с «Войну и мир» не нашли ни одной исторической ошибки! Не спутаны бесчисленные «выпушки, петлички», когда они путаются у отвоевавшего три войны Толстого. Откуда такая безошибочность у не воевавшего двадцатипятилетнего автора?